Талантлив он был не только в постели. В нем жил прекрасный фотограф, тонко чувствовавший свет и композицию. С неподдельным интересом я разглядывала высокохудожественные снимки, сделанные им в разное время года и при разном освещении – за них он даже получал какие-то профессиональные премии. Несколько фотографий, которые он сделал с меня в период нашей взаимной увлеченности, хранятся у меня до сих пор. Лето, парк, роскошь цветущих яблонь. Я сижу в траве, на мне – цветастый широкий сарафан. Свет мягко падает сквозь ветви деревьев. Я подняла голову, и световые блики мягко скользят по моему лицу и плечам, переплетаясь с тенью и создавая роскошную световую симфонию.

Компонент высокой духовности был немаловажной составляющей моего увлечения Геной. Секс сексом, но без интеллекта скучновато. Насладившись друг другом в постели, мы пили кофе, порой рассматривали дорогие живописные альбомы из его коллекции. Прекрасные репродукции, которыми особенно отличались немецкие издания, можно было разглядывать часами, обсуждая работы выдающихся мастеров. Иногда мой обнаженный герой, восстав из постели, где мы перед этим провели пару-тройку часов, прямиком направлялся к книжным полкам, извлекал стихотворный сборник и, возвратившись в постель, с выражением читал мне прекрасные стихи. Это было мило, трогательно и, учитывая сопутствующие обстоятельства, немного забавно. Собранная им библиотека поэзии будила в моей душе тихую зависть. Заболоцкий, Ахматова, Цветаева, Мандельштам… Книги, о которых можно было только мечтать, ибо доставали их тогда по великому блату.

Будучи дипломированным искусствоведом, Гена занимал видное положение в городской художнической иерархии и по роду своей деятельности был лично знаком со многими известными мастерами кисти. Когда однажды я выразила робкое желание больше узнать о творческой кухне местных репиных и серовых, увидеть ее, так сказать, с изнанки, он пообещал показать мне мастерскую своего приятеля. И уже через несколько дней напросился в гости к Колесову – «прекрасному графику и живописцу» – как несколько пафосно отрекомендовал его мой Вергилий. Мы встретились возле Дома офицеров на Красном проспекте. Сели в троллейбус и доехали до площади Калинина, а потом минут пятнадцать шли вдоль Сухого лога, пока не подошли к обычной на вид кирпичной пятиэтажке, цокольный этаж который имел непривычно большие окна. Прежде я даже не подозревала, что здесь расположились художественные мастерские.

Для удачного начала знакомства Гена прихватил пару бутылок портвейна (тогда это был еще вполне приличный напиток). Усталый хозяин встретил нас достаточно радушно. Пожал Гене руку и через небольшую кухоньку, в которую он переоборудовал прихожую, где на застеленном клеенкой столике помещались электрическая плитка с алюминиевой кастрюлей, а рядом чайник и кофеварка, он провел нас в мастерскую – большую комнату примерно в тридцать квадратов. Из мебели в глаза бросался огромный, замученный жизнью диван, рядом с ним стоял круглый обеденный стол, еще столик поменьше, на котором теснились кружки и банки с разнообразными кистями и в ужасном беспорядке валялись тюбики с красками, целые, наполовину выдавленные и совершенно пустые, пара кресел и несколько стульев дополняли интерьер; в сущности, здесь имелось все, что требуется истинному творцу для создания своих нетленных шедевров. На большом мольберте стояла незаконченная картина, прикрытая от посторонних глаз покрывалом. «Прекрасный график и живописец» оказался коренастым мужчиной лет сорока трех, среднего роста, взъерошенный и с какой-то дичинкой во взгляде горящих черных глаз. Он провел нас по мастерской, доставая со стеллажей то одну, то другую свою работу и с удовольствием нам демонстрируя.

– Хорошо, что зашли, – гудел он при этом низким голосом, – а то я совсем зарапортовался. Ни дня, ни ночи не вижу. Надобно оформить книгу в срок – иллюстрации к русским былинам.

– Вот я и решил забежать – давно не виделись, – сказал Гена. – А у тебя, смотрю, много новых работ появилось.

– Так тружусь, не покладая рук, – пожал плечами Колесов. – Ты же на моей выставке в прошлом сентябре был – помнишь, когда Семёнов напился и выступать стал?

– Ну, ты его быстро на место поставил, – двусмысленно улыбнулся Гена.

– И правильно, что врезал! Нечего мою персоналку портить!

– После официального открытия выставки, если не ошибаюсь, продолжение было весьма бурным.

– Эх, хорошо погуляли, – вздохнул Колесов. – Я уже только в обезьяннике в себя пришел. Убей, не помню, что до этого было. Милиционеры сказали, будто витрину разбил и подрался с кем-то.

– Я раньше ушел, так что не застал этих замечательных событий.

– Вот-вот, слинял и меня бросил, злодей.

– С тобой еще толпа народу была, когда я уходил. Извини, пришлось – жена позвонила.

– Ну, если жена… Ладно, было и быльем поросло. Ты бы представил, наконец, свою даму…

Гена церемонно отрекомендовал нас друг другу, и Колесов галантно поцеловал мою руку.

– До чего приятно прикоснуться к нежной женской коже, – он даже зажмурился от удовольствия. – Спутница твоя очаровательна, это я тебе как художник говорю. Молодцы, что навестили. А то сижу тут один, как филин, одичал совсем. Дома вообще не появляюсь, жена обед сюда приносит. Весь в работе, тороплюсь с книгой поскорей расправиться. Ох, устал я, братцы… Сейчас стаканы и штопор принесу.

Устроились возле круглого стола, с которого хозяин заботливо убрал стопку листов с карандашными набросками. Гена открыл портвейн и ловко разлил по имевшимся емкостям, быстро нарезал хлеб, сыр и колбасу, купленные на закуску; наконец встал со стула и, подняв стакан вина, торжественно произнес:

– Дамы и господа, позвольте провозгласить тост «за знакомство». Надеюсь, приятное! – И залпом осушил свой стакан.

Колесов последовал его примеру, крякнул от удовольствия, закусил ржаным хлебом с колбаской. Я тоже отпила пару глотков. Мужчины тут же оживленно принялись обсуждать хитроумную интригу, которую некий Прохоров затеял против председателя союза художников. Я поднялась из-за стола и принялась изучать развешенные по стенам картины. Работы были стоящие. Дикая степь, волнуется ковыль, несутся две лошади. Лошади написаны чрезвычайно экспрессивно. А вот одинокий хуторок в степи, вечер, в окне горит свеча. При взгляде на нее в душе рождается какое-то ностальгическое чувство. На многих живописных полотнах изображалась величаво текущая река, в разное время года и в разное время суток. Заметив, как внимательно я рассматриваю его работы, Колесов спросил: