Весть о появлении девушек не вызвала ни в одном из полутора тысяч "мусульман" тех плотских вожделений, которые Зденек вчера заметил во взглядах проминентов. Людям в бараках, изголодавшимся, грязным, простуженным, уже давно было чуждо это чувство, оно атрофировалось, отпало, как шелуха, вместе со старой одеждой в Освенциме, просто выветрилось из сознания. Мало кто из узников отчетливо сознавал - как осознал это Зденек, - что в нем что-то угасло и отмерло и что над этим стоит призадуматься и даже встревожиться. "Девушки?
– "мусульмане" покачивали головой, и соглашались с Миреком.
– В самом деле, на что они здесь? Тут и мужчины не выдерживают, каково будет девушкам?. Бедняжки?"

Но и у проминентов не было общего взгляда на этот счет. Мы знаем, например, что за странный человек был Диего Перейра, капо могильщиков. Этот плечистый коротышка в берете, с толстым шарфом на шее хладнокровно обламывал конечности трупов, если они не помещались на тележку. Его даже сам рапортфюрер Копиц обозвал бесчувственным зверем. И вот сегодня утром Шими-бачи зашел за Диего.

– Пойдем, - хмуро сказал старый доктор.
– Я только что был в женском лагере. Помоги-ка мне.

У новой калитки их ждал Лейтхольд. Сегодня был первый день его службы в лагере. Напускной суровостью Лейтхольд старался прикрыть свой страх и неуверенность. Он молча впустил их в женский лагерь, запер калитку и остался стоять возле нее.

Испанец шел вслед за доктором, чуть наклонив голову, но поглядывал во все стороны, все замечал и запоминал. По ступенькам они спустились в барак-землянку. Диего потянул носом, забеспокоился: тут пахло совсем не так, как в мужских бараках. Когда глаза его свыклись с полутьмой землянки, он различил на нарах фигуры, прикрытые до глаз грубыми серыми одеялами. Глаза у всех были заплаканные, из-под одеял слышались всхлипывания и жалобы на непонятном языке.

В конце барака на земле лежало неподвижное тело - явная причина всего этого переполоха.

– Умерла, - сказал Шими-бачи. Он был самым пожилым из врачей, и поэтому сегодня утром эсэсовцы назначили его врачом женского лагеря.
– Я помогу тебе унести ее, Диего, - продолжал он и нагнулся, чтобы снять с мертвой одеяло.

– Не надо, - хрипло сказал испанец.
– Я сам понесу. И в одеяле.

Шими-бачи посмотрел ему в глаза.

– Не выйдет, приятель. Эсэсовец категорически приказал оставить платье и одеяло здесь. Мы похороним ее, как обычно.

И он снова нагнулся, чтобы снять одеяло с худенького мертвого тела.

Диего втянул голову в плечи. В ушах у него мучительно отдавался плач женщин, который усилился и перешел в нестерпимый вой, когда они увидели свою мертвую подругу обнаженной. Диего быстро нагнулся и снова покрыл ее одеялом.

– Я понесу ее в одеяле, и баста!
– сказал он так решительно, что Шими-бачи не стал возражать. Диего поднял труп, как перышко, и понес его к выходу. Осторожно, чтобы не задеть, он протиснулся в дверь и с облегчением вдохнул запах утра и свежего снега. Потом он зашагал прямо к калитке. Шими-бачи поспешил за ним, боясь, что за нарушение приказа достанется прежде всего ему, доктору.

Лейтхольд сделал недоуменное лицо.

– А одеяло?
– заорал он, не пропуская их в калитку.

Диего крепко выругался, на счастье, по-испански.

– Что... что он сказал?
– забормотал Лейтхольд, но Шими-бачи притворился, что не понял испанского ругательства.

Диего перешел на французский:

– Скажи ему, что эсэсовца я охотно похороню и голого, а свою сестру нет!

Шими-бачи преодолел опасения и храбро перевел:

– Капо говорит, что мужчину он похоронит хоть и без одежды, а свою сестру - нет.

– Она его сестра?
– опешил Лейтхольд.

С розового лица доктора исчезла последняя тень улыбки.

– Кило, видимо, хочет этим сказать, что все заключенные женщины - наши сестры.

– Blodsinn! нем.)>– Эсэсовец махнул тощей рукой, в душе радуясь, что дело не осложнилось настоящим родством.
– В лагере, мал он или велик, каждый заключенный - только номер. Никаких мужчин, никаких женщин - номера! Снимай одеяло!

Диего вновь разразился стремительным каскадом отборной испанской брани. Шими-бачи прервал его, положив ему руку на плечо:

– Погоди-ка, дай мне объяснить твою точку зрения господину эсэсовцу, и продолжал, обращаясь через забор к Лейтхольду.
– Капо просит завернуть ее во что-нибудь. Хотя бы в бумажный мешок из-под цемента. Не годится хоронить женщину обнаженной...

– Мешок из-под цемента?
– Лейтхольд почесал за ухом.
– А где его взять?

"Ага, клюнуло!" - обрадовался доктор.

– Это очень просто, - продолжал он.
– У нас в лазарете есть такие мешки. Мы их используем для перевязок.