Фридман Борис Николаевич
Мои военные дороги
Когда мы в памяти своей
Проходим прежнюю дорогу,
В душе все чувства прежних дней
Вновь оживают понемногу.
Н. Огарев
Хочу описать те обстоятельства, благодаря которым я остался жив, хотя и находился в смертельном водовороте Второй мировой войны.
Взвешивая свои возможности, вдумываясь в прожитые годы, я понял особенности моей памяти: плохо запоминаю прочитанное, но хорошо помню пережитое. Это дает мне основание надеяться, что сумею в своих записках рассказать о главных этапах моей военной дороги.
* * *
Вместе с сотрудником нашего института Михаилом Шейкиным мы 21 июня 1941 года выехали из Москвы в командировку в Кострому. На прямой поезд достать билеты не удалось, мы доехали до Ярославля, пересели на другой поезд и добрались до Нерехты, где пришлось ожидать местного поезда до Костромы. Сидели в привокзальном ресторане и обедали. Я заметил, что около работающего репродуктора толпятся взволнованные люди. Подошел и услышал выступление Молотова - началась война. Было 12 часов дня.
Приехав в Кострому, первым делом позвонил домой. Там все шло, как обычно. Никто еще реально не осознавал случившегося. Пробыл в Костроме неделю и провел намеченную научную работу на одном из предприятий. Все мы жадно следили по радио за событиями, и каждый день приносил нам известия о стремительном продвижении немцев вглубь нашей страны (всякий раз сообщалось, что противник несет при этом значительные потери). Еще никто не понимал серьезности положения.
3 июля в 5 часов утра в нашей московской квартире раздался телефонный звонок, звонил мой друг Митя Белоногов. "В 6 часов будет важное сообщение по радио", - сказал он. В 6 часов выступил Сталин. С напряженным вниманием выслушали мы с женой это выступление. В небольших паузах слышалось легкое позвякивание, казалось, что ложечка в дрожащей руке постукивает о стакан. Прозвучал его призыв вступать в ополчение. В Москве развернулась шумная кампания. Но в нашем институте было тихо, никто на призыв не откликался. Через несколько дней был созван митинг, где от имени партийного бюро института выступила научный сотрудник Васина, которая в резком тоне сказала, что мужчины позорят коллектив, что партбюро требует проявить гражданское мужество и откликнуться на призыв вождя.
После митинга большая группа сотрудников, в том числе и я, пошли в райком на Донской улице и записались в ополчение. Чувство неизбежности грядущих перемен в жизни появилось с первых же дней войны, а обещанное сохранение зарплаты как-то притягивало: думалось, что все равно мобилизуют, так уж лучше идти в армию, обеспечив семью. Жене еще не было двадцати двух, а дочери Наташе - год с небольшим. Через два дня нас перевели на казарменное положение и разместили в школе на Кадашовской набережной.
Полагаю, что не менее восьмидесяти процентов ополченцев ранее в армии не служили и никакой военной подготовки не имели. У меня ее тоже не было.
Военного обмундирования нам не выдали, мы оставались в штатском. Нашим начальником был человек тоже в штатском, думаю, что это был представитель райкома партии. Днем мы его видели, к вечеру он уходил. Сказали, что мы начнем проходить военную подготовку. Однако все свелось к упражнениям по строевой.
Через некоторое время нам предложили выбрать, в какой род войск хотели бы мы попасть - в пехоту, связь, пулеметную роту, артиллерию и прочее. Мой коллега Разуваев сказал: "Давайте запишемся в артиллерию, не придется ногами грязь месить". Так я стал артиллеристом. Нам объявили, что вскоре мы перебазируемся в Подмосковье и там начнется формирование части ополченческой дивизии им. Сталина Ленинского района города Москвы.
Вспоминается трогательный эпизод. Как-то в очередной раз пришла жена, радостная, с довольно большой коробкой. "Мне очень повезло, - сказала она.
– Удалось сделать прекрасную покупку". В коробке лежали очень хорошие по нашим тогдашним понятиям коричневые полуботинки. "Это для тебя, возьмешь с собой". Как же мы были наивны, как не понимали истинного положения страны и своего собственного! Об этом эпизоде я не раз вспоминал в течение моего военного пути, и всякий раз это придавало мне силы.
Точный срок выступления из Москвы нам известен не был, но я, как и все, полагал, что об этом скажут заблаговременно, и я смогу, как было обещано, провести сутки дома, чтобы проститься с семьей. Но все получилось иначе. Неожиданно нам объявили, что через три часа мы выступаем, и домой никого не отпустили. Сердце сжалось, но сделать ничего было нельзя.
Около одинадцати вечера колонна двинулась. Мы прошли по набережной, свернули на Большую Якиманку - и вот дом No 50. С волнением смотрел я на окна нашей квартиры. Вернулся я в этот дом через пять с половиной лет.
Ночь прошла в марше. День разгорался очень жаркий. Мы шли по графику 50 минут марша, 10 минут отдыха. Жара становилась нестерпимой, многих сразил солнечный удар, и санитарные машины увозили пострадавших. Конечным пунктом нашего марша был поселок Толстопальцево, мы прошли до него 40 километров. Расположились в лесу, в шалашах из еловых веток.
Через несколько дней нас одели в военную форму, на ногах - ботинки и обмотки. В остальном ничего не изменилось: продолжали понемногу заниматься строевой подготовкой.