Он немного подождал, затем резко взмахнул рукой:

— Валадар сын Мезанмира! Заклинаю тебя кровью, твоей и чужой — приди!

Отзвучали последние слова, и внезапно налетел ветер — холодный, резкий. Последние языки пламени исчезли, прижатые к белой золе. Исчезли , звезды, со всех сторон надвинулась тьма, и сквозь нее начал медленно проступать высокий силуэт, еще более черный, чем затопившая ложбину ночь. Парень, о котором все забыли, лежал на земле, закрыв лицо ладонями. Остальные сидели молча. Покотило ждал, затем вновь махнул рукой. Черная тень подступила ближе, к самой яме, на миг наклонилась, снова выпрямилась…

— Почему вы не даете мне покоя? Голос, прозвучавший из тени, был обычным, немного усталым. Его узнали — усачи переглянулись, Покотило вытер со лба холодный пот:

— Мы не ведаем, что нам делать, Кей Валадар, — хрипло проговорил он. — Должны ли мы мстить за тебя? Ты был нашим другом, Кей, тебя убили на нашей земле…

Черная тень дрогнула, надвинулась, но невидимый круг не пустил ее к костру:

— Боитесь…— в голосе прозвучала горечь. — Даже ты теперь боишься меня, бесстрашный бродник! Не бойся, я не хотел вам зла живой, не хочу и мертвый. Не мстите — за меня отомстят другие. Когда-то первый из Кеев убил своего брата, и эта кровь отзывается в каждом колене. Мой отец убил дядю Жихослава, брат — меня. Но теперь погибнут все — кроме тех, чьи отцы убиты. Недаром сказано: малую кровь можно унять тряпицею, большую — временем, а великую унять нечем, течь ей, пока вся не вытечет. Вы же подумайте о себе — будет война.

— Но что нам делать, Кей? — один из усачей, не выдержав, вскочил, но его тут же схватили, вновь усадив на землю. Послышался смех — горький, невеселый:

— Я хотел быть вашим вожаком, бродники! Не вышло, и может, это к лучшему. Бойтесь всех, но всего более — Рацимира. Когда его душа уйдет вслед за моей — забудьте о войне. Ждите — и договаривайтесь с тем, кто наденет Железный Венец. Прощайте! Пусть наша встреча в Ирии будет нескоро…

— Прощай, Кей! — Покотило поднял мех и вылил остатки вина в яму. — Да будет твой путь легким!

— Да будет путь легким! — эхом отозвались усачи.

Порыв ветра — и все исчезло: и тень, и темные тучи над головой. Несмело, робко засветилось звездное небо. Внезапно одна из звезд бесшумно скользнула к горизонту и сгинула, не оставив следа.

— Хвала Дию, обошлось, — проговорил кто-то.

Усачи зашевелились, в костер легла вязанка хвороста, и яркое пламя отогнало тьму. Покотило склонился над потерявшим сознание хлопцем, легко похлопал его по щекам и удовлетворенно кивнул:

— Обойдется! Сомлел…

— Сомлеешь тут! — охотно откликнулся кто-то. — И не страшно тебе, Покотило?

— Страшно? — бродник присел к огню и протянул к пламени широкие ладони. — Не того нам бояться надо! Завтра же соберем Большой Круг…

— Ласкини нет, — отозвался один из усачей. — Без него негоже…

— Ласкиня? — Покотило усмехнулся и поправил длинный чуб. — Ласкине незачем возвращаться. Он и так на месте… А где сейчас Кей Сварг? Не в Коростене ли?

Войчу разбудила боль — ныли зубы. Войчемир встал, поеживаясь от холода, и безнадежно взглянул на люк. Сквозь щели просачивался предрассветный сумрак. Начинался еще один день — такой же долгий и тоскливый, как и все прочие. Поруб — иного и ждать нелепо. Холодный песок под ногами, сырые стены, затхлый воздух. И так день за днем — неделя, месяц, второй…

Войчемир уже давно перестал шуметь, требовать, просить встречи с Рацимиром. Стало ясно — брат не придет. И никто не придет к нему, только стража — глухая и немая, зато зоркая и не знающая сна. Не будет даже суда, которого может требовать каждый Кеев подданный. Ничего этого не будет. Он, Войчемир сын Жихослава, останется здесь, в сырой яме. Ему будут приносить воду, жесткие заплесневелые лепешки и холодную похлебку. Брат не решился пролить его кровь — кровь урожденного Кея, но отсюда ему не выйти.

К голоду Войча притерпелся. В Ольмине, когда приходилось неделями блуждать по мрачным еловым чащам, гоняясь за вездесущей есью, кметам порой не доставалось даже лепешки. Конечно, есть хотелось, но не к лицу альбиру жаловаться на отсутствие калачей. Штаны приходилось все туже подвязывать веревкой, заменявшей пояс, да в животе порой что-то ныло, но в остальном жить было можно.

Зато донимал холод. В первые две недели зябко становилось лишь под утро. На затем лето кончилось, и холод начал чувствоваться по-настоящему. Войчемир, все еще надеявшийся, что все это — страшное недоразумение, потребовал от своих стражей принести плащ, а еще лучше — теплое покрывало, но ответом было молчание. Вскоре он понял — плаща ему не полагалось, не полагалось даже соломенной подстилки. Опальный Кей не имел права на то, в чем не отказывали скотине. Бык или баран нужны своим хозяевам живыми и здоровыми. Он же, сын убитого Жихослава, нужен только мертвым.

Когда под утро бревенчатый сруб стал покрываться инеем, у Войчи начали болеть зубы. Щека распухла, под десной скопился белый гной, а главное — боль, отпускавшая лишь на час-другой в сутки. Войчемир то и дело вспоминал рассказы Хальга о страшной болезни, называемой «скорбут», которой болеют далеко на полночи. Наверное, она начинается именно так. Остальное довершат холод, голод — и время. Всего этого было хоть отбавляй.

Войчемир не сдавался. Он пытался бегать по маленькому пятачку между сырыми стенами, вспоминал все известные ему приемы боя на мечах, в сотый и тысячный раз повторяя их каждое утро, но силы уходили. Второй месяц был на исходе, и Войча чувствовал, что скоро ему уже не бегать и не стоять на руках. Становилось все труднее дышать, в простуженной груди что-то хрипело и клокотало. Войчемир догадывался, что будет дальше. Скоро он не сможет двигаться, как прежде, а на пороге зима, и ему останется одно — сидеть возле заледеневшей бревенчатой стены, ожидая неизбежного конца.