Надо было уходить. И не просто уходить — бежать. Вначале Войча думал, что брат попытается прорваться на полночь, чтобы спрятать войско в густых лесах. Но Сварг приказал сворачивать на закат, поспешив к реке. Стало ясно — он надеется первым встретить подкрепления, а уж потом вместе уходить. Риск был велик — конница Рацимира могла успеть к переправе раньше. Четыре сотни латников — не так уж много против тысячи Сварговых кметов, но дорог каждый час. Латники погибнут, но задержат Сварга, и тут подойдет Рацимир.

Все это Сварг объяснил Войчемиру на коротком привале, когда усталые кметы валились прямо на холодную землю, ловя недолгие минуты отдыха. Войча, командовавший основной колонной, убедился, что отставших нет, больных тоже, лишь трое молодых неумех стерли ноги. В остальном же все обстояло наилучшим образом, о чем Войчемир и поспешил сообщить брату.

Сварг, с утра находившийся в головном отряде, выслушал невнимательно, коротко бросив, что могло быть хуже, после чего расстелил берестяную мапу и пригласил Войчу вместе поразмышлять.

Войча запротестовал. Мапу он читал скверно, путая хитрые значки, кроме того размышлять — не его, альбирово, дело. Сварг — командующий, ему и мапу в руки. Войчина же забота — за порядком в войске следить, отставших подгонять, ну и, конечно, дать трепку врагу, ежели все-таки нагонят. Он лишь заметил, что по его скромному мнению, от Рацимировых латников в лесу толку мало, и хорошо бы их перехватить где-нибудь в чащобе да задать жару. Сварг согласился, но вновь кивнул на мапу — конница чернобородого шла большой дорогой прямо к реке. Оставалось глубокомысленно кивнуть, вспомнив слова Хальга, сказанные еще в Ольмине, о том, что отступление — самый сложный вид боевых действий.

Сварг и с этим согласился, добавив, что не только сложный, но и опасный. Латники Рацимира обгоняют их не меньше чем на несколько часов. Скорее всего, к реке они выйдут раньше, значит, трети войска у них с Бойчей уже нет. А с остальными братан Рацимир расщелкает их за час, в крайнем случае — за два.

Войча почему-то не испугался. Может, потому что был не в сыром порубе, а среди войска да еще рядом с братаном Сваргом, который из всей семьи считался самым толковым воякой. В Ольмине, когда они вместе с Хальгом гоняли белоглазую есь, их маленький отряд частенько попадал в засады, их окружали, травили колодцы и даже пытались поджечь вековой лес. Но все как-то обходилось, и Войчемир выходил из передряг жив-здоров, разве что с небольшими царапинами. А главное — это и есть его, альбира, судьба. Жаль, если доведется сложить голову, воюя с собственным братом, но так, видать, Дий да Матушка Сва рассудили.

Итак, Войча духом не падал. Вскоре он уже зычным голосом поднимал уставших людей, чтобы вести их дальше сквозь сырой холодный лес. Дабы подбодрить кметов, Войчемир не стал садиться на коня, а пошел вместе со всеми. Змея, аккуратно завернутого в плотное полотно, несли тут же, и Войча то и дело оглядывался, все еще не веря, что чудо-меч отныне принадлежит ему. Хотелось скорее взять его в руки, дабы испробовать в бою, но Войча сдерживался. Война — не состязание в день Небесного Всадника, когда разодетые в блестящие латы альбиры с поклонами и церемониями вступают в поединки. Ольмин научил — победа чаще всего зависит от прочности сапог, а не от крепости стали. Настанет время и для Змея.

Стемнело. Тяжелые тучи сочились мелким противным дождем, под ногами чавкала грязь, но Сварг все гнал и гнал кметов дальше. Все устали, хотелось упасть прямо на мокрую листву и поспать хотя бы час, но надо было идти — дальше, дальше, дальше. Войчемир понимал — они опаздывают. Наверное, латники Рацимира уже приближаются к реке. Может, уже начался бой. Значит, войско рискует поспеть лишь к груде теплых трупов — и к стальной стене Рацимирова войска.

Под утро, когда все, и люди, и лошади, уже еле держались на ногах, Сварг объявил привал. Все уснули сразу — кроме часовых и Войчи, которому довелось лишний раз объяснять тем, кого поставили на посты, что сон для них — смерть; кроме того, хватало бед с обозом — лошади не могли идти дальше, на возах лопались оси, а две телеги вообще умудрились потеряться.

Наконец Войчемир урвал время, чтобы подремать. Уложив Змея поблизости и поставив возле него лишнего часового, он рухнул на расстеленный на земле плащ и мгновенно уснул. Хотелось ненадолго забыться, не думать ни о чем и просто отдохнуть — в темной глухой черноте, где нет ни мыслей, ни чувств, ни тревог.

Но боги рассудили иначе. А может, Войча просто слишком устал, и дневные заботы не оставили его, даже спящего — но случилось так, что он увидел сон, и сон очень странный. Сны Войчемиру снились не чаще и не реже, чем всем другим людям, и были сны эти простые и понятные. Снился Ольмин, холодный северный лес, суровый Хальг. Иногда Войча видел во сне батю — Кея Жихослава

— молодого, веселого, еще реже снилась мама — ее Войча наяву и вспомнить не мог. Снились друзья, родичи, просто случайные встречные. Красные девицы тоже снились, и от таких снов Войча приходил в немалое смущение.

На этот раз сон выпал ему необычный. Прежде всего он увидел костер. Дивного в этом ничего не было, костров Войча навидался бессчетно, но пламя невысокое, лиловое — казалось каким-то странным. Оно горело ровно, не двигаясь, словно и не пламя вовсе, а что-то твердое, плотное. Вокруг было темно. Войчемир сидел у самого огня, но тепла не чувствовал, напротив, от костра тянуло ледяной стужей. Такое удивило даже во сне, и Войча успел посетовать, что Матушка Сва не озаботилась послать ему из светлого Ирия сон поприятнее.