Родник бил из обрывистого берега. Вода стекала по ложу, выложенному заботливой рукой из белых камней, заполняла углубление, также обложенное камнем, так что можно было зачерпнуть сразу полное ведро. Вода была чистая, холодная, – ломило зубы, – и сладкая. Принес воды строителям, те тоже пили долго, не отрываясь. Казалось, каждая капля воды прибавляла силы, проясняла мысли, омывала душу.

Издалека послышался стук. Сначала три размеренных стука,– «Тук! Тук! Тук!», а потом перестук – ритмично и бесперебойно: « Туки-тук-тук, туки-тук-тук…»

–Это что, еще кто-то келью строит? – спросил Спирька.

Однако слишком ровным был стук, который все приближался и вскоре они увидели невысокого монах с резной доской, округленной по концам. Монах держался строго и прямо, и доска вместе с ним составляла крест, который двигался в сторону храма, сзывая всех на вечернюю службу. Звонко-звонко разносился далеко за пределы пустыни деревянный перестук, колотушка не уставая ударяла по доске,-«туки-тук-тук!», в конце потом снова раздалось «Тук! Тук! Тук!» и все стихло.

–Это – било, как в Византии, – пояснил светловолосый.– Пора на службу. А три стука в начале и конце – в честь Святой Троицы.

Умывшись, отряхнув с одежды мелкие щепочки, все направились в храм.

Дни шли за днями. Лето с его ягодами, грибами, съедобными травами, дикими яблоками и орехами ушло. Сначала пришла осень, – ходили в лес и среди березняка и осинника собирали крепкие грибы с коричневыми и красными шляпками, резали, сушили. Уже давно построены были обе кельи, у Спиридона была отдельная заклеть, – пристроечка, сложенная так, чтобы не мешать уединению и молитвам старшего друга. Однако мальчик предпочитал в холодные ночи примоститься в зазадороге- узеньком пространстве между печкой и стеной. Там лежал тюфячок, который получился из старых одежек, уже не годных для ношения и потому пожертвованных Феофаном мальцу. После вечерней службы и Правила, которое они читали вместе, Спирька залезал в зазадорогу и выглядывая оттуда слушал, как молится и кладет земные поклоны его товарищ. Черные волосы на плечах, суровая одежда, самодельная свеча, а чаще – лучина перед образами… И губы мальчика тоже шептали «Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя, грешного!»…

Страшные вести доходили до обители: по Руси шла моровая язва. Она косила людей, не глядя на светлость сана и на всех «вынизала многоядные свои зубы» – как рассказывал один монашек, который вместе с епископом Новгородским и Псковским Василием был в Пскове. Зараза пришла из литовских земель, появилась сначала в Пскове и пригородах. Еще вчера здоровый человек слабел, потом жар охватывал его, он начинал харкать кровью и на третий день умирал. Близкие относили умершего в храм на отпевание, а через два-три дня и они все лежали в одном гробе и над ними пели «Со святыми упокой!…» Гробовщики не успевали ладить гробов, ужас, казалось, висел в воздухе. Вот тогда псковичи призвали святителя Василия, еще недавно отвергаемого ими. Желая независимости от Новгорода, требовали они поставить особого, Псковского Епископа, а когда пришла беда, послали к нему за помощью....Отец Василий не помня обид, отправился тотчас же и, не зная сна и отдыха, ходил по городу, служил молебны, причащал больных, освящал жилища.... И Господь внял молитвам праведника: мор в Пскове прекратился…Епископ Василий отслужил последний – благодарственный – молебен и пошел в Новгород, в котором уже бил тревожный набат, там тоже началось моровое поветрие…

–По дороге остановились мы на берегу реки Узы, костер развели… Отец Василий мне говорит – иди, набери сосновых лап побольше и посмолистее и сам сядь против дыма. Не гляди, что кашляешь и глаза ест, вдыхай, чтобы одежда дымом от смолы пропиталась.... Говорит, а у самого, гляжу, глаза блестят нездоровым блеском, от нас всех отодвигается, а потом говорит: «Я болен, ко мне не подходите. Умру – отпойте и похороните тут же, все вещи мои сожгите и ступайте с Богом. А теперь идите, мне помолиться надо». Наутро уже он холодный был, мы его как был, так и похоронили, вещи сожгли, крест срубили, над могилой поставили… А нас он отмолил, – никто из бывших с ним не заболел. В Новгород боюсь идти – черная смерть там…Дозвольте пожить здесь, об упокоении новопреставленного Василия помолиться…

Молча слушали насельники, ждали, что скажет преподобный.

– «Приходящего ко Мне не изгоню вон»,-сказал Спаситель.... Прими брата, позаботься пока о нем, – обратился он к светловолосому монаху, который тогда пришел вместе со Спирькой. Его недавно постригли с именем Леонтий и он исполнял в обители послушание лекаря. Низко поклонившись, Леонтий кивком пригласил монаха пройти в баню, где тот долго парился, а сам прожарил на камнях его одежду, чтобы убить возможную заразу.

Вскоре прискакал гонец от удельного князя Андрея: присланы были щедрые пожертвования и просьбы молиться о прекращении мора, который захватил уже Смоленск, Киев, Чернигов, Суздаль и грозил приблизиться к Москве. После утреннего молебна Святой Живоначальной Троице Леонтий отправился к преподобному Сергию.

На следующее утро все насельники обители строили новую келью, которая, по мысли Леонтия, должна было отстоять далеко от всех прочих, окружена была порослью молодых елочек и имела отдельную тропу к источнику. Здесь должны были жить и келейно молиться первое время все, приходящие в монастырь, пока не получат благословение на присоединение к общей молитве. Всем насельникам и монахам также велено было при первых признаках недомогания оставаться в келье и вывешивать в окне знак – черную тряпицу. В обязанность Леонтия входило лечение заболевших. О том, кто будет погребать умерших, пока не говорили,– «довольно для каждого дня своей заботы». А вот вопрос о том, кто их будет отпевать, беспокоил многих, поскольку приходящие священники из Переславля-Залесского были теперь редкими гостями в обители. Братия, собравшись, пришли к Сергию, прося его принять священнический сан и стать игуменом. Не сразу согласился преподобный, однако, исполняя волю епископа Афанасия, стал, наконец, игуменом обители, на радость всем в ней живущим.

Вновь пошли день за днем, месяц за месяцем. Окруженную лесами обитель редко посещали паломники или торговые люди. По-прежнему трудилась братия – каждый своими трудами зарабатывал хлеб насущный. Спирька пристроился к отцу Леонтию,– запоминал как лечить, какие травы собирать, как делать отвары и примочки. Помогал делать перевязки при глубоких ранах, смотрел, как Леонтий отворяет жилу у одного монаха, неожиданно покрасневшего и упавшего без памяти. В вечной котомке у Леонтия были и острый нож, и сушеный тысячелистник для остановки крови, и мох в тряпице, который привязывали к ране....Спирька учился вправлять вывихнутые суставы и много чего еще узнал от своего наставника.