В результате:

Приговор – три года тюремного заключения в колонии общего режима. Апелляция была отклонена.

Принудительное лечение Димы.

Расторгнутый брак Инги с Димой.

Опека над ребенком передана бабушке, Диминой маме.

2.

Жизнь в колонии особенно тяжела для тех, кого некому поддержать. Инга относилась именно к такому разряду заключенных.

Ее мама с младшим братиком и отчимом, оставив ее на попечение бабушки, уехали на постоянное место жительство в Израиль, когда ей было всего шестнадцать лет. После их отъезда, она свою маму видела лишь один раз, на похоронах бабушки. Затем, появился Дима, родилась Кристина. Все закрутилось, завертелось: ребенок, муж, институт, работа…

Ее самые родные люди старались обустроить свою жизнь в Израиле, а Инга этим же занималась в Латвии. Так что, в колонии никакой поддержки от родных она и не ждала, разве что их редкие письма.

Вначале, считая лучшую свою подругу Марту предательницей и виновницей вынесенного ей столь строгого приговора, она сама отказывалась от встреч с ней. Но, та, завалив ее письмами, умоляла простить, объясняя свою неявку в суд какими-то мистическими обстоятельствами.

Она в тот злополучный день работала в парикмахерской одна. Клиентка, позвонившая в парикмахерскую по городскому телефону, поинтересовалась наличием в их салоне определенного типа краски для волос. Марта, пытаясь это выяснить, зашла в кладовую, где хранились все материалы. Дверь в кладовую неожиданно захлопнулась. Из плена ее вызволила лишь коллега, пришедшая ей на смену. В результате, на суд Марта опоздала. Интересно, что несмотря на то, что в салоне никого не было, и внешняя дверь долго оставалась открытой, ни у нее в сумочке, ни в парикмахерской ничего не пропало.

Марта была единственным человеком, кто добивался встреч со своей подругой. Инга со временем смягчилась, поверив в эту, для всех малоправдоподобную, историю. Подруга стала единственным звеном, связывающим ее с внешним миром.

От нее она узнала, что свекровь передала опеку над Кристиной Анне, соседке по квартире. Инга с Анной была хорошо знакома и, можно даже сказать, находилась с той в приятельских отношениях. Анна была лет на десять ее старше, не замужем, своих детей не имела, работала главным администратором фешенебельной гостиницы города. Была милой, обеспеченной, ухоженной молодой дамой, и часто, чисто по-соседски, захаживала к Инге в гости. К Кристине у нее было какое-то особое отношение. Она часто сама предлагала Инге посидеть или погулять с малышкой. Всех это устраивало. Инга пользовалась этим и много раз обращалась к той с просьбой, присмотреть за ребенком. И вот теперь эта Анна, выйдя замуж за итальянца, не только оформила опеку над Кристиной, но и получила разрешение вывезти ребенка в Италию.

Инга, имея за плечами пять лет юридического образования, понимала: все это – незаконно. Ведь родительских прав никто ее не лишал. А опека бабушки была временной и действовала лишь до ее освобождения из заключения. Социальные органы не имели права позволить вывезти ребенка за границу без ее согласия. «Деньги! Наверняка здесь замешены деньги! – с горечью думала она. – Буду бороться. Ведь Кристина – то единственное, что у меня осталось, и что придает мне силы выдержать такое несправедливое, совершенно мною незаслуженное, наказание.»

Ничего странного не было в том, что, для очередной демонстрации власти и для очередного нравоучения, начальник тюрьмы прямо из цеха вызывает то одну, то другую заключенную к себе. Процедура, скажем, не из приятных! И так как этой экзекуции подвергались все без исключения, то возвращающихся обычно встречали с сочувствием. В этот раз в глазах встречающих вернувшуюся в цех Ингу стоял немой вопрос: «Прошение на УДО удовлетворили или нет?»

Почти два года жизни в колонии, да и весь предыдущий жизненный опыт, Ингу научил: плохое у страждущих вызывает сочувствие, хорошее вызывает зависть.

Возвращаясь в цех внутренне ликуя, она старалась избегать чьих-либо взглядов, боясь выдать свою радость. Но, в колонии все тайное очень быстро становится явным. И время ожидания своих документов на выход из колонии Инге пришлось прожить в обстановке враждебности и полной обструкции. Опасаясь провокаций, она все время была начеку и мало спала. Колонию Инга покидала под мрачные, недобрые и завистливые взгляды сокамерниц. А вот начальник колонии, прощаясь, ей в назидание неожиданно сказал:

– Инга, ты умница и красавица! Ты борец, ты умеешь правильно расставить акценты в этой непростой жизни. Уверен, у тебя все будет хорошо! Удачи!

«Свобода» встретила Ингу холодным дождем и пронизывающим ветром. Совершенно разбитая, мокрая и растрепанная, она открыла дверь своей квартиры. Ни холодильника, ни телевизора, ни мебели, только пустые полки встроенных шкафов, разбитый стол, да продавленный диван ожидали ее возвращения. Очевидно, в квартире давно уже никто не жил и все, что только можно, было вынесено. Свет, вода, газ – все было отключено. Только работающий городской телефон диссонансом напоминал, что это – место, где живут люди.

Как это ни странно, но Ингу это нисколько не огорчило, скорее, даже обрадовало. Большая квартира, в самом центре города, когда-то прекрасно обставленная, ей досталась в наследство от бабушки. В свое время они с Димой заключили с банком договор, по которому все счета за коммунальные услуги автоматически оплачивались. В этом банке на имя Инги был открыт специальный счет, на который стекались средства со всех дополнительных подработок, в основном это были Димины гонорары. Существование такого договора с банком и наличие денег на счете позволили Инге избежать неизбежных проблем, связанных с ее отсутствием, и сохранить за собой квартиру без долгов. Существовал единственный неоплаченный долг – налог на недвижимость, который Инга намеривалась оплатить в ближайшее время.