И попрошу у Спартака отпуск! Полагается же мне награда, хоть какая? На лавровый венок, равно как на дубовый, пальмовый и стенной, не претендую, не про мою голову. Но в отпуске — мне и Эномаю — пусть не откажет. Не на месяц, так на неделю. Все равно римляне раньше не очухаются...

— Может, передохнем, Папия? Солнце уже высоко, палит.

— Нет-нет, мой Аякс. Скоро, уже скоро. Там отдохнем. Отдохнем...

...Всякой вещи есть свой срок и приговор, ибо зло на совершившего тяжко ляжет; ибо никто не знает, что еще будет, ибо о том, что будет, кто ему объявит? Нет человека, властного над ветром, — удержать умеющего ветер, и над смертным часом нет власти.

И отпуска нет на войне.

— И откуда ты, такая хорошая? Из Помпеи, что ли? Эй, парни, сюда, сюда, бегом!

Замечталась!

— Ишь, молоденькая! К легионерам спешила, девочка, да! Римских собак телесами своих своими порадовать, мясцом молоденьким? Сестерциев срубить? Спешила, опоздала. Ну чего, парни, тут и разложим? У дороги, чтоб никто мимо не прошел!..

Да, замечталась. Знакомо! Небритые парни с дубинами, спереди и сзади, рожи такие, что лучше не смотреть. Подступают, скалятся, губы потрескавшиеся облизывают. Всем молоденького мясца хочется! Только не разбойники это лесные — славные бойцы войска Спартака. Граждане воскресшей Италии.

Ты этого хотела, Папия?

— А ты, одноглазый, чего стал? Ты на нас не моргай, не боимся. Мы таких, как ты, холуев римских, все утро к крестам прибивали, привязывали. Ладно, добрые мы сегодня, так и быть, становись в очередь, и тебе достанется!

Это, понятно, уже Аяксу. Послушен оказался одноглазый, кивнул спокойно, в сторонку отступил, отвернулся даже. Руки опустил, вздохнул грустно.

Поняла я — кончились шутки. Не горазд мой Аякс болеть. Иным силен, иному обучен.

— Эй! — заспешила. — Повеселились — и хватит! Ребята нам срочно нужно к...

— Папия?

Хвала Диовису Сверкающему! Не придется Аякса от свежих костей оттаскивать!

— Значит, Папия Муцила? Так... Р-р-разойдись!!!

Ого, ну и голосина, вмиг дорога опустела, не оглянулись даже. Кто же это? Знакомый, только никак узнать не могу. Доспех сверкающий, центурионский, шлем с красным гребнем по самые брови.

— Ну здравствуй, внучка консула. Ты точно не заблудилась? Тебе, верно, в Рим надо, на Капитолий.

Ганник! Вот незадача. Ну почему он?

Говорит Ганник-вождь:

— Я не рад тебе, Папия Муцила, как не рад этой победе. Разбить врага — не цель, разбить врага — средство. Ради чего мы победили? Спартак молчит, молчит Крикс. Может, ты скажешь, внучка консула?

Переглянулись мы с Аяксом. Опять! И не надоело ему Ганнику-вождю?

Говорит Ганник-вождь:

— Пока что идет грабеж. Грабить мы научились. Еще вчера можно было провозгласить восстановление Государства Италии, но вместо этого мы сожгли еще три виллы возле Капуи. Крикс, наш Первый Консул, говорит: «Рано!» Спартак, великий вождь, ничего не говорит. А что скажешь ты, внучка консула?

Я-то знала, что сказать, что ответить. Только услышит ли? И не до споров тогда было. А вот Аякс:

— Шел бы, Ганник-вождь, — отсюда да подальше! Чего к девушке пристал? Или не знаешь, кто Спартака про шестую когорту предупредил? Она воевала — не хуже тебя. Так что заткнись, Ганник-вождь, а то я помогу!

Не замолчал Ганник, посмотрел лишь странно. Говорит Ганник-вождь:

— А еще не рад я тебе, Папия Муцила, потому что именно мне придется сказать. Мне — а не другому. Я не люблю тебя, внучка консула, очень не люблю, но и тому, кто любит, такое говорить трудно. Ты пришла в час победы, но это недобрый час. Недобрый — для тебя, Папия.

Что?! Почему? Открыл рот Аякс, но я руку ему сжала чтоб не мешал. О чем это Ганник? Мы же победили!

И тут словно подсказал кто-то. Поглядела я на небо, на легкие облака, в бездонную синь. Запомни этот миг, Папия Муцила, навсегда запомни, здесь граница того было, сейчас все кончится — навечно, навечно...

Но мы же победили!

Говорит Ганник-вождь:

— Дух храброго витает высоко. Мы не были друзьями с твоим мужем, но он прожил достойно.

Тихо охнул одноглазый, но я лишь головой помотала. О чем это Ганник? С Эномаем они уж точно не друзья, но почему…

— Только, когда ты отплачешь, когда выльешь вино на могилу, не забудь спросить своих друзей: кто виноват в смерти гладиатора Эномая?

Вновь поглядела я на небо. Кажется, ночь настала? Но почему так быстро? Вдохнула, выдохнуть попыталась:

— Не верю! Нет...

До сих пор не верю. Казалось бы, что необычного: был человек — нет человека. И Спартака уже нет, и Крикса, и Ганника, которого я так и не простила за его слова. Нет Красса, Помпея, Цезаря, нет Гая Фламиния, Лукреция Кара, нет Агриппы. И многих из тех, кто родился много, много позже — их тоже нет.