– А знаете что, мадам, – вдруг проговорила госпожа Айхенкранц, – я вам вот что скажу. Не вынимайте свою бутылку, а пойдемте лучше ко мне. Там и напьетесь. Это отсюда в двух шагах, между кладбищем и парком, по крайней мере, увидите мою лавку. По крайней мере, увидите, как я живу. И вообще, может, мальчик как раз там и будет.

– А где ваша лавка? – спросила госпожа Моосгабр.

– Между кладбищем и парком, у Филипова, – снова сказала госпожа Айхенкранц, – неподалеку отсюда. Там и напьетесь.

– А что вы, мадам, продаете? – спросила госпожа Моосгабр. – Арбузы?

– Нет, не арбузы, – покачала головой госпожа Айхенкранц, – всякие товары для кладбища. Цветы, свечи, масло, негасимые лампады. – И потом сказала: – У меня, собственно, две лавки в одной. При этой кладбищенской – еще маленькая распивочная.

– Распивочная? – удивилась госпожа Моосгабр. – И вы продаете пиво в разлив?

– Нет, пиво в разлив не продаю, – покачала головой госпожа Айхенкранц, – продаю в бутылках.

– И лимонад тоже?

– Конечно. А как же! – кивнула госпожа Айхенкранц. – Лимонад, пиво. И кой-какую закуску.

– Но не ветчину же и салат?

– Нет, это нет, – покачала головой госпожа Айхенкранц, – этим торгуют в киоске. У меня не киоск. У меня лавочка, хотя и со стойкой на улице. Но кроме цветов, свечей и лампад есть еще другие вещи, вот увидите. По крайней мере, увидите, как я забочусь о мальчике. Пойдемте вот так к Филипову… – указала она.

Они дошли до конца кладбища, где были стена и большие решетчатые ворота, за ними – парк. У стены, в нескольких шагах от последнего ряда могил задней стороной стояло какое-то одноэтажное строение, полузакрытое кустарником.

– Вот мы и пришли, – сказала госпожа Айхенкранц и схватилась за чепец на локонах, – здесь у меня квартира и лавка. Фасад глядит на парк, из парка и вход. Но есть дверь и сюда, на кладбище, задняя дверь, видите? – Она указала, и госпожа Моосгабр увидела, что у строения есть дверка и на кладбище, полузаросшая кустарником.

– И вам не страшно здесь? – спросила госпожа Моосгабр.

– Знаете ли, мадам, привычка, – засмеялась госпожа Айхенкранц, – я уже долгие годы среди этих могил и потому к некоторой ночной кутерьме привыкла. А эта задняя дверка, – указала она на кустарник, – заколочена, давно заржавела, и ее не открыть. А если бы и можно было, все равно ее бы никто не отпер – ключей нет. Тут и дух святой не пройдет.

– А не боитесь ли вы здесь другого? – сказала госпожа Моосгабр. – То есть опасности с другой стороны. Со стороны парка. Говорят, негоже ходить ночью мимо кладбища со стороны парка, от Филипова… Здесь случаются и грабители.

– Конечно, мадам, – кивнула госпожа Айхенкранц, – вечерами здесь бродят разные люди, дело известное, парк, но откуда мне знать, кто грабитель, а кто нет? Во всяком случае, меня еще никто не ограбил.

– А сейчас ваша лавка закрыта? – спросила госпожа Моосгабр, и госпожа Айхенкранц кивнула.

– Я пошла на похороны и закрыла. Сегодня уже не открою. Пойдемте же.

С кладбища они вышли в решетчатые ворота и оказались в парке. В конце парка у кладбищенской стены. Из-под высоких деревьев, окаймленных густыми кустами, сюда вело несколько троп. У большого платана они свернули за угол стены и оказались перед лавкой и жилищем госпожи Айхенкранц. Над широким окном, закрытым шторой, была вывеска:

ВДОВА КЛОТИЛЬДА АЙХЕНКРАНЦ

Кладбищенские товары

Рядом на листе жести красками была нарисована бутылка, а под ней – надпись:

ПИВО, ЛИМОНАД!

Госпожа Айхенкранц вынула ключ и открыла дверь возле зашторенного окна.

– Мальчика, наверное, нет, если заперто, – сказала госпожа Моосгабр в дверях, и госпожа Айхенкранц кивнула.

– Наверное, нет, – сказала она, – не иначе как где-нибудь на улице, сорванец. Ну, пойдемте дальше.

Госпожа Моосгабр оказалась в кухне, из которой вели двери в комнату и лавку. Дверь в лавку была открыта. Везде стоял странный сладковатый аромат.

– Вот моя кухня, а перед вами – лавка, – сказала госпожа Айхенкранц. – В лавке, – она указала на лавку, – много разного. Загляните туда.

Госпожа Моосгабр заглянула в лавку, и у нее просто дыхание сперло. Какая была там уйма поблекших искусственных цветов, свечек и масляных светильников! На столе лежала гора самых разнообразных надгробных фонарей. На вешалках висели связки ветхих цветных лент со множеством золотых и серебряных надписей.

– И вы все это продаете? – удивилась госпожа Моосгабр.

– Все это продаю, – кивнула госпожа Айхенкранц и схватилась за чепец на черных локонах, – дешево продаю. У меня покупают люди, которые идут на кладбище отсюда, через парк от Филипова. Но знают меня и те, что ходят через главный вход, в ворота с площади Анны-Марии Блаженной, от вокзала или от Блауэнталя. Но это что! Я продаю кое-что и другое, взгляните. – И госпожа Айхенкранц подошла к занавеске и отогнула ее. За занавеской была куча тростей и зонтов, и еще была там полка, где лежало несметное количество пестрейших платков, перчаток и шляп.