– Но он же говорит, – вмешался господин Смирш.

– Но у него жар! – воскликнула госпожа Айхенкранц и, посмотрев на госпожу Моосгабр на скамье, сомкнула руки и выпалила: – Госпожа Моосгабр, прошу вас, вы же такая специалистка, спасите меня, несчастную, еще раз. Скажите, что это вы привели его домой. Ведь это были вы. Скажите это здесь госпоже Кнорринг и господам советникам, он ведь не знает, что говорит, у него жар. Я же тебе все утро втолковывала… – госпожа Айхенкранц взволнованно обратилась к сыну: – Все утро, и вчера вечером втолковывала, что тебе говорить здесь, в Охране, а ты возьми да…

– Это была я, – сказала госпожа Моосгабр.

– Ну вот видишь, видишь, – прикрикнула госпожа Айхенкранц на сыночка, – видишь, что это именно та госпожа, а ты несешь всякую чушь, потому что в жару. Ты простудился и потерял дар речи.

– Не потерял, – мальчик неожиданно снова покачал головой, – и не простудился. Это была другая женщина.

– Постойте, – вдруг сказала госпожа Кнорринг за письменным столом, с головой высоко поднятой и лицом очень надменным. – Постойте. Спокойно, сейчас мы проверим. Послушай, – она повернулась к мальчику, – когда эта госпожа вела тебя вчера вечером через парк домой, она читала тебе какой-нибудь стишок? – И мальчик, выпятив грудь, улыбнулся и кивнул. – Госпожа Моосгабр, – сказала госпожа Кнорринг, – прочтите стишок о старушке слепой. Вы прочтите его, а ты послушай.

И госпожа Моосгабр, кивнув, чуть повернулась к мальчику и прочла стишок о старушке слепой:

– «Старушка слепая из церкви бредет, клюкою дорожку никак не найдет. Клюкою дорожку торить нелегко, упала старушка – не подымет никто».

– Прекрасное стихотворение! – воскликнула госпожа Айхенкранц.

– Прекрасное, – сказала госпожа Кнорринг, – так. Говорила тебе дама, что вела тебя домой, этот стишок?..

И мальчик кивнул.

– Так, – кивнула госпожа Кнорринг, – этим доказано все. Все доказано, и поставим на этом точку. И чтобы нам закрыть дело, как я уже сказала, попробуем еще раз. Но если ты не будешь слушаться, отправишься в исправительный дом.

И госпожа Клотильда Айхенкранц вскочила со стула, ее смертельно бледные пухлые щеки сразу же и надолго зарумянились, глаза засияли, в черном платье и чепце она вдруг стала похожа на веселую вдову.

– Как мне только отблагодарить вас, госпожа Кнорринг! – выпалила она весело.

– Не надо нас благодарить, – сказала госпожа Кнорринг за столом, – по крайней мере, видите, что наша Охрана – человечна, никого не обижает и не терроризирует, как подчас люди думают. Мы здесь никого не осуждаем просто так, как, пожалуй, делают в других местах. Мы сначала все выясняем, взвешиваем, у нас всегда побеждает правда. Не знаю, – она поглядела на господ Смирша и Ландла, а потом в ноты, – не знаю, успеем ли мы в срок выучить такую сложную партию. Валторн будет тридцать, а хор – человек сто. Это будет самый великий «Реквием», который когда-либо у нас исполнялся. Не знаю пока, когда будет премьера. Так, госпожа Айхенкранц, вы теперь можете идти, а ты постарайся быть примерным мальчиком.

Когда госпожа Айхенкранц с сыном, горячо поблагодарив и сердечно откланявшись, ушла, госпожа Кнорринг помолчала немного, а потом оглядела канцелярию.

– И в самом деле, происходит нечто особенное, – сказала она, устремив взгляд куда-то в пустоту, – у меня всякие странные предчувствия. Вы, господин Смирш, все эти политические разговоры… – она скосила взгляд к пишущей машинке, – терпеть не можете. Ни дома, ни тем более в учреждении. Но что поделаешь, хоть вы и терпеть их не можете, но от них никуда не денешься. Если бы я точно не знала, что вчера вечером в парке действительно была госпожа Моосгабр, я бы несомненно думала, что этот полосатый мальчик говорил правду. Но у него явно был жар, поскольку вчера вечером в парке действительно была госпожа Моосгабр, она ведь подала нам рапорт. Жаль, госпожа Моосгабр… – госпожа Кнорринг посмотрела на скамью перед собой, – жаль, что вы не дошли с мальчиком до самой квартиры, что остались в кустарнике. Так бы вы избавили госпожу Айхенкранц от излишнего страха. Но к счастью, все и так ясно.

Госпожа Кнорринг умолкла, а господин Смирш за письменной машинкой сказал:

– Я, мадам, не выношу, когда о политике говорит господин Ротт. Господин Ротт ведет слишком двусмысленные разговоры, а это не принято среди людей. Такие разговоры вызывают ненужное раздражение. Мы до сих пор не знаем, хотя и ведутся со спутников исследования, изменчивы ли кольца Сатурна и как они возникли. Мы до сих пор не знаем, является ли Плутон бывшей луной Нептуна или нет. А здесь мы болтаем о таких вещах.

– Не уверена, не известно ли все это уже давно, – в свою очередь сказала госпожа Кнорринг довольно строго, – мне же кажется, что все это уже известно. Но мне не ясен смысл того, что вы называете «слишком двусмысленными разговорами». Мне кажется, что все эти разговоры имеют один-единственный и определенный смысл, то есть мудрый смысл. И почему их не принято вести среди людей? Тогда где же принято их вести? На Нептуне? Или, по-вашему, в нашей стране живут звери? К тому же не думаю, – госпожа Кнорринг тряхнула головой, – что такие разговоры могут вызывать ненужное раздражение. Почему они могут раздражать? Потому что направлены против правителя? Но разве правитель всегда бывает хорошим? Вы, господин Смирш, видите изъян там, где я вижу достоинство, и благодарю Бога за это.

– Мадам, – несколько смущенно произнес господин Смирш за пишущей машинкой и положил палец на клавишу, – здесь госпожа Моосгабр хотела лишь знать, что, собственно, господин Ротт за прикрытой дверью говорил о случае в метро. Я сказал, что вы несомненно сами ей расскажете, если это ее интересует.

– Расскажу, госпожа Моосгабр, – кивнула госпожа Кнорринг, – сообщу вам об этом, причем незамедлительно. То есть я хочу, чтобы именно вы взглянули на этот случай своими глазами. Так вот: в течение долгого времени на почте в метро на станции «Центральное кладбище» исчезали посылки. Это могло быть под силу разве что целой шайке, которой знакома работа почты на перроне. Вчера найден главарь шайки – женщина. Она была арестована на перроне сегодня в полвосьмого утра. Фамилия ее Клаудингер.