Потом цикл повторялся, Василий вместо перекуров напевал что-нибудь из попсы, а мы с нетерпением ждали обеда.

Заобеденные рассказы Василия о яркой жизни, полной невиданных чудес, там, на воле, за забором брака, пользовались неизменным успехом у нас, солидных женатиков.

Там, в недоступном волшебном мире, оказывается, продолжали существовать забытые нами дискотеки, скамейки в парках, торопливые объятья в кустах и прочие неизъяснимо приятные тактильные ощущения. Слушая Василия, некоторые солидные, но слабовольные члены бригады готовы были променять часть своей нажитой солидности на несколько минут греховной никчёмности.

Кое-кто по глупости пересказывал дома за ужином новости о Василии своим жёнам, не замечая, что эти рассказы расшатывали забор семейной нравственности, а то и проделывали в нём ломаные дыры. Среди жён – реже, правда – но тоже встречались слабовольные экземпляры, которым после Васильевых рассказов по ночам снились такие сюжеты, что после пробуждения они и сами даже вспоминать стеснялись.

Бригадир стал поговаривать о падении нравственности в бригаде в целом. Но если в вопросах производительности он был непререкаемым авторитетом, то в нюансах нравственности считался весьма устаревшим, замшелым за двадцать лет женатой жизни.

Однажды Василий выдал очередные пять бочек сверх нормы. За обедом мы все приготовились слушать новую душещипательную историю, но Василий молча прожевал свои бутерброды, пошёл на рабочее место, улёгся на бочки и притворился, что захрапел. А может, и по-настоящему захрапел. Так было подряд целую неделю. Пять лишних бочек в смену – и тишина, молчок.

Обеденным сном не разгонялся угрюмый вид Василия. Он, обычно жизнерадостный, осунулся, потемнел лицом и замкнулся, как заговорщик. Как секретный изобретатель, придумавший укол от атомной бомбы и обдумывающий теперь, в какую ягодицу колоть.

Конечно, бригада одобряла эти пять бочек к своей зарплате. Но тревога в разговорах проскальзывала. Все беспокоились, как бы Василий не надорвался, ибо уже не мальчик, как-никак, под тридцать. Что там говорит медицина про бурные ночи?..

А тут ещё на следующей неделе пять лишних бочек резко перешли в недостающие три. Бригада забеспокоилась: не опоздала ли она со своими тревогами? Не надломился ли уже Василий? Холостяцкая свобода могла искривить его представления о здоровье и своих возможностях. А кроме того, ещё и ударить нам по карману.

Варили бочки мы индивидуально, но был в нашем деле общий технологический момент – после обварки одного днища надо было бочку перевернуть и варить второе. А так как сил у одного человека не хватало, то проделывалась эта операция на пару с кем-нибудь, кто ближе.

С Василием кантовал [2] бочки обычно я, так как работал рядом. Бригадир счёл, что это можно назвать духовной близостью. Поэтому он приказал мне поговорить с напарником, предостеречь как-то от бытовых излишеств. Может, медицинский совет какой дать. Сломается парень – нам же хуже будет.

И я уже даже и приготовился. Жена, которую пришлось ввести в курс событий, нашла наш старый эротический справочник с полезными советами молодожёнам. Я заново его проштудировал, ориентируясь на пометки карандашом, которые мы с ней в своё время делали совместно. В стране так учили всех конспектировать классиков марксизма-ленинизма, и эти навыки нам с женой здорово пригодились при теоретическом освоении эротики.

Справочник был с картинками. Некоторые казались весьма весёлыми. Жена разрешила подарить справочник Василию. На время.

Но Василий опередил меня.

Однажды, когда переворачивали бочку, как раз в самый натужный момент, Василий вдруг спросил у меня, что такое хорей.

Хорей!

По гороскопу Василий стрелец, то есть, охотник. Вопрос застал меня врасплох, как застаёт тетерева на ток'y выстрел охотника, так сказать, влёт. Я уронил бочку себе на ногу. Спасло то, что ботинки у нас, сварщиков, окованы металлом.

Так выяснилось, что уже который вечер свидания Василий назначал поэтессе.

Вот, значит, как. Дошло в нашей бригаде уже до поэтесс.

– Это распад, – сказал бригадир, когда узнал об этом в обед.

Постепенно прояснились подробности.

Василий познакомился с поэтессой в очереди к зубному. Страдальческое лицо девушки в квадратненьких очёчках показалось ему загадочным и одухотворённым. Впрочем, в очереди к зубному у каждого такое лицо, так как у всех перед глазами проносится вся их жизнь и количество съеденного сладкого.

Но это лицо было особенно беспомощным. Девушка сидела с закрытыми глазами и что-то шептала. То ли пересчитывала порции мороженого, начиная с младшей группы детского сада, то ли просто молилась.