Так прошло четыре года. Ксения уже была аспиранткой, помогала Ястребову в научной работе. В её глазах не горел прежний огонь, как это было раньше, когда она искала на лекциях взгляд Ястребова. И всё чаще грусть мелькала в её красивом лице.

«Я теряю себя. Он подавляет меня. Для него я – заводная игрушка», – писала она подруге в «личку». «Он ревнив. Он не доверяет мне. Я боюсь его. Он диктует каждый мой шаг, требователен, подозрителен. Я должна ему отчитываться, где была, с кем, зачем… Это угнетает и держит в напряжении, если честно. Но у нас много и хорошего, светлого. Мы любим гулять у реки, ездим на природу. А как хорошо на реконструкторских балах, куда мы являемся в костюмах наполеоновской эпохи. Это забавно и развлекает. Я даже научилась ездить верхом на лошади. Это, правда, страшновато, однажды я чуть не упала. Не поддержи меня какой-то чужой парень, я могла свернуть себе шею. Потом я долго боялась залезать на лошадь, но Ястребов заставил. И я продолжаю скакать на лошадях по камням и полям. Больше всего боюсь, когда надо прыгнуть через яму. Но ещё больше боюсь Ястребова. Его слово – закон. Я должна ему во всём подчиняться, он так сказал».

Она всё ждала, когда профессор сделает ей предложение, но он молчал. Неопределённость мучила её, она ощущала себя в роли низкой женщины.

«Это нехорошо, жить вне брака», – написала ей подруга.

«Света, разумеется, это нехорошо, – согласилась она со Светой. – Об этом я думаю всё последнее время!»

«А почему ты ему не скажешь об этом?» – спросила Света.

«Не знаю. Боюсь, наверное».

«А ты не бойся. Скажи, и всё!»

«Да, надо… Но страшно. Ты не знаешь, какой он…»

«Какой?»

«Взрывной».

«Ну и что. А ты не будь тряпкой. Прояви характер. В конце концов, мы ведь христиане. И жить с мужчиной вне брака – это грех. Блуд называется».

Однажды она решилась и спросила его, будет ли он жениться на ней.

– Мы разве не женаты? – сказал он и пристально посмотрел на неё тем взглядом, от которого она терялась и не умела сказать ни слова против.

– Но… – сказала она и замолчала.

Он усмехнулся, резко притянул её к себе, и стал мучить её тело своими сильными, жестокими руками. Ей казалось, её плоть раздирают на части, и в какой-то момент она закричала от боли. Но он ещё сильнее мучил её, и с удовольствием слушал, как она кричит: «Перестань! Не трогай меня!» Ещё никогда она не кричала так страшно, и ещё никогда он так страшно не издевался над этим красивым молодым телом, её крики привели его в не прекращаемое наслаждение, её боль подогревала его страсть. Он был в упоении от её физических страданий. Наконец, он отпустил её, когда убедился, что она без чувств.

После той жуткой ночи она не приходила к нему домой целых три недели. Она испытывала такой ужас при мысли о новой близости с ним, что подумывала бросить всё и уехать из города. Но он не отпускал её. Он ходил каждый день к ней в общежитие с цветами, он плакал и стоял перед ней на коленях, не стыдясь чужих людей. Однажды он пришёл к ней совершенно больным, с высокой температурой, и снова плакал, и говорил ей сквозь кашель о своей любви. Он показался ей таким одиноким, старым, заброшенным, похудевшим, никому не нужным, беспомощным, что жалость схватила её сердце. И она пошла с ним снова в ту жуткую для неё квартиру. Он слёг, и она выхаживала его в долгой болезни. Он предложил ей окончательно перейти жить в его квартиру. И вот тогда впервые он сам завёл разговор об их свадьбе. Пообещал жениться, но не сейчас, потому что сессия, лекции, работа. Летом тоже нельзя – заграничные поездки, реконструкции. А вот осенью, да, осенью мы поженимся, сказал он. И так сказал уверенно, твёрдо, что она безоговорочно поверила. И он тоже поверил.

Но пришла осень.

И однажды случилось то, чего он боялся.

Он вовсе не собирался убивать её. Да и заявление в ЗАГС уже было подано. Но они поссорились. Она впервые собралась уйти куда-то без его ведома. Он вернулся домой раньше времени и застал её на пороге. Она смутилась, и её смущение ему не понравилось. Она сказала, что приглашена на день рождения к сокурснику. Он вырвал из её рук модную, им подаренную, итальянскую сумочку, а потом пнул её в живот, запачкав подошвой ботинка её светлый, также им подаренный, французский плащ. Подобного он не допускал ещё… Это была не любовь, это уже была ненависть. Она побледнела, и внезапно, исказившись в лице, выкрикнула страшное для него слово. Кажется, она назвала его «ублюдком».

Это потрясло его. Это напомнило последний день с Лидией. Но Лидия не говорила таких слов. Она просто плеснула ему в лицо кофе. «Ублюдок» в лицо – это не кофе.

Последнее, что он запомнил, полные ужаса глаза Ксении. У него помутилось в голове. Бешенство охватило его. Будто в тумане, он слышал её душераздирающие крики.

Он устал, но продолжал швырять её о стены, об пол, а потом овладевал ею, и вновь швырял её о стены. Её голос становился тише, она просила о пощаде, потом шептала что-то, и затихла.

Он остыл, когда ощутил неподвижность её тела. Он смотрел на её тело у своих ног в ожидании, когда оно шевельнётся.

Нет, она больше не шевелилась. Не поднимала с пола голову, не молила его глазами, как ещё несколько минут назад. Её глаза были закрыты.

Но дыхание, кажется, ещё в ней теплилось.

Он вспомнил, что она кричала: «Между нами всё кончено!». Она уйдёт от меня, думал он. Она уйдёт, уйдёт от меня, повторял он одно и то же, тупо глядя на неподвижное тело, и мысль, что она бросит его, вызывала в нём злобу. Нет, она не уйдёт, я не дам ей это сделать, снова думал он, и гнев душил его. Он вспоминал про «ублюдка», потом это её «всё кончено», и ему снова хотелось бить и мучить её.

«Да, кончено!» – сказал он вслух, отпихнул ногой её тело и ушёл на кухню пить водку.

Он пил и ему казалось – он трезв.

Он достал ружьё, пришёл к телу, и выстрелил ей в голову.

Ему чудилось, она жива, и он снова стрелял.

На следующий день он поздно проснулся, у него болела голова, и он хотел в полусне овладеть Ксенией. Но рядом никого не было. Он вспомнил, что ночью убил её.

Он посмотрел на страшное истерзанное тело на полу и заплакал.

Он стоял на коленях возле неё, плакал, выл, и всё тряс, тряс её тело.