А может, в том, что этот его жест – то, как он мазнул большим пальцем по моим губам, а затем поднес его к своим собственным, – кажется мне куда более интимным, чем любой поцелуй с кем-то из других парней.

– Тебе надо идти. – Эти слова звучат так, будто они исторгнуты против воли.

– Прямо сейчас?

– Да, сейчас. – Его лицо нарочито бесстрастно, как будто он изо всех сил старается не показать мне, о чем думает на самом деле. Или что чувствует. – И после полуночи я настоятельно советую тебе оставаться в твоей комнате, где тебе самое место.

– Оставаться в моей… – Я ощетиниваюсь, когда до меня доходит, на что он намекает. – Ты что же, хочешь сказать, что в том, что произошло, виновата я сама?

– Что за чушь! Конечно же нет. Им следует лучше контролировать себя.

Странная формулировка, если он имеет в виду, что им не следует нападать на людей и пытаться их убить. Я хочу сказать ему это, но он продолжает прежде, чем мне удается подобрать нужные слова.

– Но я тебя уже предупреждал, что здесь тебе надо быть осторожной. Кэтмир не похож на твою прежнюю старшую школу.

– Откуда ты можешь знать, на что была похожа моя прежняя старшая школа?

– Этого я не знаю, – говорит он с самодовольной ухмылкой. – Но я совершенно уверен, что она была совсем не такой, как Кэтмир.

Джексон прав, разумеется прав, но я не хочу идти на попятный.

– Ты не можешь этого знать.

Он подается вперед, словно ничего не может с собой поделать, так что его лицо, его губы оказываются в дюйме от моих. И я снова понимаю, что от этого мне должно быть не по себе, но ничего такого я не чувствую, вместо этого его близость просто обжигает меня. И когда у меня начинают дрожать колени на сей раз, это уже не оттого, что я боюсь.

Мой рот приоткрываеся, у меня перехватывает дыхание, а сердце начинает биться все быстрее. Он чувствует это – я вижу это по его расширившимся зрачкам, по настороженному взгляду, слышу по его хриплому дыханию, чувствую по чуть заметной дрожи его тела. На мгновение – только на мгновение – мне кажется, что сейчас он поцелует меня. Но тут он наклоняется не к моим губам, а к моему уху, касается его. И у меня возникает такое чувство, словно он обнюхивает меня, как это делали Марк и Куинн, хотя теперь это производит на меня совершенно иной эффект.

– Ты понятия не имеешь, что я могу знать, – тихо говорит он.

От его теплого дыхания у меня захватывает дух, я чувствую, что таю, и мое тело само собой приникает к его телу.

Проходит одна секунда, другая, руки Джексона лежат на моей талии, плечи наклонены ко мне. Но вот он уже отстранился, отступил назад так быстро, что я едва не падаю, лишившись опоры.

– Тебе надо идти, – повторяет он, и голос его звучит еще тише и резче, чем прежде.

– Что, сейчас? – Я опять не верю своим ушам.

– Да, прямо сейчас. – Он кивком показывает на лестницу, и я вдруг обнаруживаю, что ноги сами несут меня туда, хотя осознанного решения уйти я не принимала. – Иди в свою комнату и запри дверь.

– По-моему, ты сказал, что мне больше не надо беспокоиться насчет Марка и Куинна. Или не сказал? – бросаю я через плечо.

– Да, не надо.

– Тогда почему же я должна… – Я осекаюсь, поскольку сознаю, что говорю сама с собой. – Джексон уже исчез. Опять.

Я невольно начинаю гадать, когда мне удастся увидеть его вновь. И почему видеть его для меня так важно.

Чтобы не соврать, я немного потрясена. Когда я снова оказываюсь в моей комнате, часы показывают уже почти пять утра. Мне ужасно не хочется опять ложиться в кровать и смотреть в потолок, пока не проснется Мэйси, но у меня также пропало всякое желание бродить по школе – ведь если бы не Джексон, я вполне могла бы умереть.

А поскольку мне также не хочется рассчитывать на то, что он спасет меня опять, если я окажусь в очередной дикой ситуации, лучше всего мне, пожалуй, будет в самом деле остаться в моей комнате. Надо подождать, когда проснется Мэйси, и спросить ее, что она думает о том, что произошло. Правда, если она скажет только: «Боже мой, какого хрена?!» – я возьму мои неразобранные чемоданы и вернусь в Сан-Диего. Лучше уж прожить следующие восемь месяцев за счет семьи Хезер, чем просто-напросто умереть. Во всяком случае, мое мнение именно таково.

Тем более что в Сан-Диего меня не мучает горная болезнь.

Я на цыпочках иду по комнате, когда на меня вдруг нападает тошнота, и я с трудом добираюсь до кровати, издав при этом тихий стон.

Видимо, Мэйси услышала его, поскольку она вдруг говорит:

– Уверяю тебя, твоя горная болезнь скоро пройдет.

– Дело не только в горной болезни, а во всем вообще.

– А, понятно, – только и отвечает она, и между нами опять повисает молчание. Наверняка она молчит, потому что хочет дать мне возможность разобраться в путанице моих мыслей и решить, хочу ли я делиться ими с ней.