– Строй все формы относительно плоскости стола, и при этом не забывай проверять себя, – громко произнес Конотопов и вручил мне мой карандаш с ластиком.

Я был в восторге от его работы. Меня удивляло, с какой легкостью, с какой уверенностью он все делает. Я попробовал сделать в рисунке все, как делал учитель, но его манера для меня была непривычной, и я продолжил вести рисунок по-своему.

Введя несколько исправлений, отставил планшет к постановке. Учитель в этот момент оказался рядом. Сделав мне несколько замечаний, он предложил проверить мою работу. Я не возражал.

В этот раз он не стал исправлять по отдельности каждое направление линий, а сразу все внесенные мной изменения. Чуть тронув одно направление формы, он сразу переходил к другому, параллельному.

Прошлый раз я стоял за учителем и мог видеть только то, как он держит в руке карандаш и вводит им исправления в моем рисунке. Сейчас же я сел справа от него и с его уровня зрения мог лучше пронаблюдать за его действиями. В тот самый момент, когда Конотопов взялся проверять мою работу, меня сразу привлекло то, как он смотрит. Я мог поклясться, что он не смотрит ни на рисунок, ни на натуру. Его глаза, как на шарнирах, дергались в разные стороны. При этом он давал вполне разумные объяснения в контексте построения рисунка. Конотопов порекомендовал мне строго проверять места и направления всех форм от ближайшей точки к дальней и также строить предметы на плоскости.

– Веди линию не к себе, а от себя. И как красиво ты это выполнишь, значения не имеет, главное, поставить перед собой задачу рисовать от ближайшей точки к дальней. Сравнивай все направления форм в отношении между собой, – сказал Конотопов.

– Для меня привычнее провести линию к себе, – заявил я.

– Дело не в привычке, а в принципе, – сухо ответил Конотопов.

– Ну а какая разница: к себе или от себя? – спросил я.

– Когда ты строишь форму от ближайшей точки к дальней, в тебе развивается чувство пространства и перспективы. А когда рисунок ведется так, как это делаешь ты, то есть если линии вести к себе, чувство пространства притупляется и все рисование сводится к техническому методу исполнения. Веди линию не к себе, а от себя, – повторил учитель и продолжил: – Тем самым определится твоя связь с пространством между формами. Из-за отсутствия в тебе чувства пространства рисунок становится схематичной, силуэтной копией натуры, – пояснил Конотопов.

Его объяснения мне показались вполне логичны, и я решил попробовать в своей работе провести несколько направлений от себя в пространство. Конотопов стоял и наблюдал за моей. Я сделал несколько попыток, после чего он проверил меня.

– Проводя эти линии, ты не ставил перед собой задачи провести их не с чувством пространства, а просто прочертил их от себя в сторону убывания по перспективе. Ты даже выразил это нажимом на карандаш. Ближний край – тверже нажим на карандаш и линия получилась толще, дальний край – мягче нажим и линия прозрачней, – с улыбкой заметил Конотопов. – Это и есть схематическое рисование, – объяснил он. Затем учитель указал на линии, внесенные им при исправлении моей работы, и сказал: – В этих линиях, как ты видишь, отсутствует тот технический прием, который используешь ты, но эти линии, как ты убедился, верны потому, что они выстроены в отношении между собой, с чувством пространства.

Меня поражала его убежденность. Его слова в полной мере соответствовали его действиям, и я не мог с ним спорить. Но все же меня тревожил один вопрос: как он с такой легкостью находит ошибки в моем рисунке и с абсолютной уверенностью их исправляет.

Он продолжал свои объяснения, но я его уже не вникал в его слова. Мое настроение было подавлено. Своей правотой он зацепил во мне то, что стало постепенно сдаваться. В какое-то мгновение наши глаза столкнулись. В его взгляде присутствовало абсолютное спокойствие, я чувствовал его духовное превосходство и силу. Я не выдержал этого взгляда и с непоколебимым видом гордо отвел глаза в сторону натюрморта. Видимо, он понимал, что со мной происходит. Он молча стоял рядом со мной, перекатываясь с носка на пятку. Так мы простояли не больше минуты, а потом прозвенел звонок окончания урока.

В одно мгновение меня посетила какая-то странная усталость и тоска, которые превратились в бесконечное чувство тревоги. В груди все сжалось. Чтобы как-то развеять свое подавленное настроение, я прошелся между мольбертами учащихся нашей группы, рассматривая их работы, затем вышел из аудитории в коридор. Там из-за большого скопления студентов было довольно шумно, вся эта суета меня отвлекла от моего внутреннего конфликта. Теперь я был спокоен. Я прошелся по этажу и по звонку вернулся в аудиторию. Конотопов стоял возле моего мольберта и беседовал с одним из своих учеников. Я сел на свое место и прислушался, о чем говорит учитель. Конотопов говорил о том, что все созданное природой имеет индивидуальную форму. Все листья на одном дереве одинаковые, и в то же время ни один лист из всех растущих на этом дереве не похож на остальные. Каждый лист на дереве занимает свое место под солнцем и в тени, каждый из них по-своему развивается и опадает в свое время. В мире каждая форма имеет свое начало, развитие и конец. Даже все то, что создано человеком, имеет свое положение в пространстве. Чтобы понять истинное положение вещей, необходим способ восприятия мира, который позволил бы нам раздвинуть рамки привычного взгляда.

– А как это относится к рисунку? – поинтересовался один из учеников.

– Все настоящее строится по законам природы, а в частности, по закону восприятия. Это и увидели старые мастера. Весь фокус построения рисунка состоит в особой постановке взгляда на натуру, – сказал Конотопов и продолжил: – При рисовании мы рассматриваем натуру так, как научились о ней думать. То есть мы видим яблоко в форме шара, а голову человека представляем в яйцевидной форме, в форме вазы мы находим несколько геометрических фигур и так далее. Такое стереотипное понятие заводит в тупик. Нас научили рациональному, геометрическому разбору всех предметов и человека в том числе, – повторил учитель и продолжил: – В результате мы подчинили свое сознание такому восприятию натуры, которое ограждает нас от истинного понимания природы.

* * *

В период учебы как у меня, так и у любого начинающего, практикующего широкий взгляд, возникала проблема перестройки с общепринятого понятия о рисовании на учебу по системе Чистякова. Методика, с которой подходил к ученикам Конотопов, резко отличалась от той, по которой я был обучен в ДШК. Раньше, когда учился в детской художественной школе, я слышал о школах Кордовского, Чистякова и Ашбе, но разницы в них никакой не находил. Мне казалось, что все говорят об одном и том же. Даже не было речи о различных способах восприятия. Больше всего я слышал о различных технических методах исполнения и учился копировать их.