– Ведь у него по крайней мере четырнадцать трагических пороков! Предполагается, что у героя должен быть всего один.

– Цезарь амбициозен, как и Макбет, – заявила Мередит. – Элементарно. Самый главный трагический порок Брута состоит в том, что он настолько туп, что не слушает Кассия.

– Как может Цезарь быть героем? – осведомилась Рен и посмотрела на Ричарда. – Он умирает в третьем акте.

– Да, но пьеса названа его именем, верно? – выпалил Ричард: он так спешил это объяснить, что слова вырывались прямо на вдохе. – Как и остальные трагедии.

– Серьезно? – произнесла Филиппа ровным тоном. – Ты собираешься строить аргументацию, отталкиваясь от названия пьесы?

– А я все еще жажду услышать про четырнадцать пороков, – заметил Александр.

– Я не имел в виду, что их точно четырнадцать, – тихо вымолвил Ричард. – Попробую выразиться по-другому… Невозможно выделить, что именно приводит к тому, что он кончает с собой.

– Разве нельзя утверждать, что трагический порок Брута в его непреодолимой любви к Риму? – спросил я, переведя взгляд на Джеймса, который, прищурившись, пристально разглядывал Ричарда.

Фредерик безмолвно застыл у доски, слушая нас.

– Нет, – повторил Ричард, – помимо прочего есть его гордость, его самодовольство, тщеславие…

Ясный голос Джеймса прорезал низкий, царапающий баритон Ричарда.

– Но ведь это по сути – одно и то же, что ты должен понимать лучше всех.

В галерее воцарилась гробовая тишина. Джеймс стиснул зубы и уставился на Ричарда. Я знал, что он не собирался говорить вслух ничего подобного, и мое сердце бухало так, будто я сам сболтнул это несколько секунд назад.

– Что ты сказал? – спросил Ричард ледяным тоном, и волосы у меня на затылке встали дыбом.

Джеймс сглотнул и ответил:

– Ты меня слышал.

– Да, мать твою, слышал, – процедил Ричард, и от звука его голоса у меня мурашки побежали по спине, замораживая все позвонки. – Я даю тебе возможность забрать свои слова обратно.

– Джентльмены. – Я почти забыл, что Фредерик был в комнате: он говорил очень тихо, и на мгновение мне почудилось, что он сейчас потеряет сознание, шокированный ситуацией. – Хватит.

Ричард, который практически сполз с кушетки и наклонился вперед, как зверь, готовившийся к прыжку, резко откинулся на подушки.

Джеймс нервно облизнул нижнюю губу и отвел взгляд.

– Прошу прощения, Ричард, – коротко и сухо произнес он. – Мне не следовало так говорить.

Гнев исчез с лица Ричарда, подобно молниеносной вспышке, хотя в его глазах осталась неожиданная удрученность… но лишь на мгновение. Он печально улыбнулся.

– Полагаю, критику в свой адрес я заслужил. Я даже не извинился за ту маленькую выходку в день первой репетиции. Мир, Джеймс?

– Да, конечно, – ответил он, подняв голову и немного расслабив плечи. – Мир.

После неловкой паузы, во время которой я обменялся быстрыми, озадаченными взглядами с Филиппой и Александром, Мередит сказала:

– Ради бога, это просто пьеса.

– Что ж, – вздохнул Фредерик, снимая очки и протирая линзы краем рубашки. – Дуэли случались и по иным – совсем несущественным – поводам.

Ричард вскинул бровь, посмотрев на Джеймса в упор.

– Мечи, за столовой, на рассвете?

– Только если Оливер будет моим секундантом. – Джеймс.

– «Но я, надеясь жить,

Готов и умереть» [25] .

– Прекрасно. Мередит может быть моим секундантом. – Ричард.

– Спасибо за вотум доверия, Рик. – Александр.

Ричард рассмеялся, и напряжение покинуло комнату, будто воздух – надувной шарик. Мы вернулись к нашему спору и продолжили обсуждение, но теперь в цивилизованной манере. Я украдкой наблюдал за Джеймсом и был уверен, что я – не единственный, кто чувствовал себя неловко.

Между всеми нами всегда было легкое соперничество, но никогда прежде мы не проявляли столь открытой враждебности. Я наблюдал, как мои одногруппники успокоились, сели, пригладили взъерошенные волосы. Сделав глоток чая, я подумал, что мы слишком остро реагируем. Актеры по природе своей изменчивы: алхимические создания, состоящие из легко воспламеняющихся элементов: эмоций, эго и зависти. Подогрейте их, перемешайте, и порой получите золото, а порой – катастрофу.