Особенно ему не хотелось думать о ней, о ее белокурых волосах, нежных, медового цвета глазах и дивном цвете лица. Боже, какая же у нее была великолепная кожа, такая нежная, прозрачная… совсем как флорентийский мрамор…

Проведя много лет в тропиках и загорев там до черноты, он находил необыкновенно эротичным контраст между бледной женской кожей и своей смуглой. И не успел он вздохнуть, как в его воображении уже встали ее белые, как сливки, плечи, на которые падали локоны золотых волос, и вдруг представилось, как его руки высвобождают ее белые груди из сурового плена простого черного платья. Темное на светлом, его загорелые руки, лежащие на этих бледных округлостях…

Желание побежало в крови, сгустилось в паху, он даже не сразу распознал это ноющее чувство среди множества болей, терзавших нижнюю часть его тела. То, как быстро он возбудился, просто напугало его, тем более что он и в мыслях не имел ничего подобного.

В этот момент дверь отворилась, и Рейн, злой и красный от смущения, юркнул под простыню. Вошедший оказался всего-навсего престарелым дворецким.

Войдя, старый Мелвин извлек из кармана молоток и гвозди и на глазах у изумленного Рейна прибил над дверью подкову. Покончив с этим, старик взял вторую подкову и прибил ее рядом. Сердитый вопль Рейна заставил дворецкого прерваться.

— Это что еще за новая дурь, черт возьми?

Старый Мелвин, не сходя со стула, осторожно обернулся к нему.

— Это подковы… они на счастье. Миледи без подков шагу не ступит. — Старик бесцеремонно взмахнул рукой с молотком и вернулся к своей работе. — У нас подковы повсюду.

Когда старик закончил колотить, Рейн отнял ладони от ушей и раскрыл зажмуренные глаза.

— Как? Всего-навсего три? — ворчливо бросил Рейн, когда старик проходил мимо. Мелвин приостановился.

— Нечетные числа приносят удачу, — пояснил он, озадаченный тем, что Рейну неизвестны такие элементарные вещи. — «Три» — число хорошее. «Пять» тоже нечетное, но это такое число, что может взять да против тебя же и обернуться. Дальше идет «семь». Вот «семь» — оно и вправду число счастливое. Вам желательно, чтобы было «семь» вместо «трех»?

— О Боже! Нет! — пролепетал Рейн. — «Три» мне вполне подходит… Я до подков не жадный.

Старый Мелвин фыркнул и пошаркал прочь, оставив Рейна брюзжать на полоумную хозяйку дома. Кто, скажите на милость, просил старуху лезть в его дела и вольничать с его везением! Он недовольно покосился на гроздь амулетов у себя на шее и, машинально перебирая их пальцами, наткнулся вдруг на один, который был явно сгнившей частью тела мертвого животного. Это был кожистый сморщенный мешочек, судя по всему, набитый какими-то растениями. Рейн стянул через голову нитку, на которой висела эта гадость, и, не имея возможности избавиться от гнусного амулета совсем, злобно зашвырнул его под кровать.

Он изрыгал проклятие за проклятием. И вдруг осекся на полуслове. Он почувствовал раздражение против себя самого и собственной грубости и капризности. Куда, черт возьми, подевалось все его джентльменство? Годы он потратил на то, чтобы обуздать свою напористость и жесткость, воспитанную в нем тяготами юных лет. Неужели с таким трудом добытый лоск оказался столь непрочен, что довольно было пары злоключений для того, чтобы он превратился в грубую, сварливую скотину? Стоило ему открыть рот, и он обязательно говорил какую-то бестактность.

И снова образ Чарити незваным явился перед ним, с тем прелестно-меланхолическим выражением на лице, с каким она заговорила об отце. Словно какая-то пустота вдруг разверзлась у него в груди. Взгляд его упал на пресловутую полотняную рубаху ее отца, которая туго обтягивала его грудь и руки, и он подумал об Аптоне Стэндинге. Что за человек был отец этой белокурой ангелицы с роскошной фигурой, которая спокойно терпела его брань и отвечала на его грубые выходки подлинной заботливостью? В присутствии которой он сразу забывал, что ему влепили порцию свинца в зад?

И что за человек окажется тот, кто сумеет… Глаза у него округлились при одной мысли о том, какое нечестивое направление приняли его мысли. Нет, он вовсе не хочет овладеть ею! Не желает даже прикасаться к ней, быть рядом, вообще иметь с ней дело! Он просто должен выжить, выбраться из этого сумасшедшего дома и вернуться в Лондон, где его ждет добротное жилище и налаженная торговля. И прочие незатейливые удовольствия.

Мысли его заметались. Его любовница Фанни; он не встречался с ней четыре, пять — нет, уже шесть недель! Этим продолжительным воздержанием, совокупно с физической болью и моральными страданиями из-за его потерь, финансовых и прочих, и объяснялось скорее всего то, что он так дико и нелепо реагировал на эту девушку. Чарити Стэндинг была, конечно, в высшей степени привлекательной девицей. Это волнующее воображение сочетание бесхитростности и чувственности… Вполне понятно, что он испытывает возбуждение, когда она находится близко от него. Эта мысль успокоила его.

Он твердо пообещал себе, что, как только вернется в Лондон, сразу же нанесет визит Фанни, чтобы выпустить пар. А пока придется изыскать способ держаться на расстоянии от этой волнующей мисс Стэндинг с ее мраморной кожей и порывами делать добро!

Старый Мелвин застал виконта в гнуснейшем расположении духа, когда принес ему вечером бульон и чай. Апрельское солнце лилось в окна, выходившие на юг, весь день и изрядно прогрело воздух в закрытой наглухо комнате. Так как Остин не в состоянии был встать с постели и позвать на помощь было некого, то пришлось ему страдать молча. Он не смог заснуть, был весь в поту, и все тело у него зудело.