В училище Витька с первых же месяцев снискал репутацию хоть и отличника боевой и политической подготовки, однако курсанта рискового, отчаянного, хулиганистого. Таких летчики любят, а вот шушера из политотдела при каждом удобном случае непременно уест. Так что к выпускной «коробочке» лейтенант Харитонов успел несколько раз посидеть на губе, получить несчетное количество замечаний как в устной форме, так и в виде рапортов и даже предупреждение об отчислении. Зато и на Доске почета отметился. Лучший курсант. Гордость курса.

В Афганистан Витя прилетел одним из первых осенью восьмидесятого из Бухары в составе эскадрильи «восьмерок» подполковника Белова. И вот уже больше года среди прочих бойцов сперва обеспечивал ввод советских войск, а затем и безуспешные попытки разгрома бородатых. Перевозил десантников и мотострелков, таскал цемент, арматуру и доски для сооружения блокпостов, спасал продовольствием отрезанный снежными заносами Файзабад, успел поучаствовать в «боевых» по захвату Кандагарского аэропорта и даже быть битым из английской винтовки системы «Ли-Энфилд», которая совершенно точно достала бы его, если б не армейский бронежилет под жопой. Четыре, а то и пять вылетов ежедневно. От работы такой, без продыха, да от охочего к авантюрам характера Витя Харитонов к началу весны смело сажал свою «восьмерку» одним шасси на грунтовые пятачки в горах, что позволяло снабжать боеприпасами и провиантом затерянные в скалах заставы, с легкостью пустельги ориентироваться среди панджшерских ущелий и стремнин; давил «металлорезкой» караваны контрабандистов, перевозивших в Пакистан лазурит. За похожую «спецоперацию», во время которой Витя, вместо того чтобы сделать две ходки на дальний блокпост, загрузил из жалости на борт всех тридцать мотострелков в полной боевой выкладке, еле взлетел, выжимая из обессилевших на высокогорье движков последние признаки жизни, жестко плавя лопатки турбин, однако же ребятишек на базу доставил в целости, хотя «вертушку» ухайдакал изрядно, под капитальный ремонт, он и поплатился переводом на командирскую «иволгу».

При всей своей удали да бесшабашности на героя Витя внешне не походил. Горбатый нерусский нос с заступом, перешедший ему по наследству от засекреченных, видать, и вычеркнутых из анналов семейной хроники вятских политкаторжан; блеклые, выцветшие какие-то глазки – мелкие, невыразительные; губастый рот. Если бы не длинные аристократические пальцы, которыми в пору Шопена исполнять, а не штурвал держать, не крепкий золотистый волос, Витька вполне мог сойти за какого-нибудь тылового доходягу, попавшего в Афган по канцелярскому недоразумению.

Возлежал он теперь персидским шахом за стеклом дюралевого «фонаря», взгромоздив ходули свои в неуставных пакистанских кроссовках поверх приборной доски, запустив для комфорта оба вентилятора да светофильтрами от восходящего солнца отгородясь. Позади на кресле бортинженера покоился кассетный магнитофон «Акаи», приобретенный Витей в кандагарском дукане и выдающий пусть и затертый от многочисленных перезаписей, но все еще настоящий концертный звук «Свинцового Цеппелина», исполняющего «Лестницу в небо».

– медитировал в тиши токийского стадиона легендарный Роберт Энтони Плант.

Слов песни Витя не понимал, однако музыка эта печальная полнила сердце его чарующей пустотой, волшебными переживаниями, мечтами несбыточными. Он глядел на черно-белую фотокарточку курносой блондинки в летнем платье на бело-черном ромашковом поле и знал, что обязательно вернется в ее цветной мир – с перезвоном боевых орденов на парадном мундире, в ореоле славы, с хрипотцой в голосе и напускной суровостью нахлебавшегося войны офицера. Кто угодно мог сгинуть на этой бойне. Но только не Витя. Кто-то неведомый и вездесущий больше года хранил его от гибели, ранений, контузий и плена, изготавливая Витю, видать, для каких-то иных свершений. Курносую звали Люсей. Она ждала бойца на улице Декабристов в городе Сызрань, откуда открывался романтический вид на волжские острова.

К восьми утра вертолетные эскадрильи сделали уже по нескольку вылетов в Панджшер, доставляя на окраину кишлака Руха новых бойцов, которые вступали в бой, как водится, с ходу, без подготовки, умения и навыков партизанской войны. Ребята поопытнее, уже не раз ходившие на «боевые» и науку по зачистке кишлаков уразумевшие, в горячке сражения кровушки чужой и своей не щадя, перли с оглядкой, всем своим нутром прислушиваясь и приглядываясь ко всякой метнувшейся тени, шороху всякому, вздоху, отвечая на чужой этот вздох отрывистой очередью из-за угла, ручной гранатой – в калитку ли, в дверь, во двор – и на мгновение не задумываясь, что за дверью той могут быть хоть и иноземные, но все же люди – бабы да ребятня. Для новобранных, войной еще не обласканных, действо это безумное, жуткое, в котором и ближний треск автоматных очередей, и грохот «эргэшек» [21] , и посвист каленых пуль, и первые трупы – всё как будто бы за стеклом и не с тобой сейчас происходит. Иные уже и поскуливали, схоронившись за саманной стенкой или каким скальным обломком, рвали зубами перевязочные пакеты, унимая бинтами царапину ли, дырку на собственной плоти. А эскадрильи мчали на смену им новую человечину. Грузили в чрева свои отработанный материал – раненых да убитых. И вновь пронзали небо траурным воем. Страх и ужас полнили Панджшер.

Когда от музыки дурной и от солнышка, что крепко припекало даже сквозь светофильтры, Витю Харитонова окончательно разморило, тогда-то бортовой передатчик сорвавшимся от крика голосом дежурного офицера приказал запускать машину. Сделать это было недолго, поскольку второй пилот Сашка Зяблин и борттехник Миша Снегирев в компании двух командированных из Кундуза офицеров бортового узла связи, расположившись на порожних ящиках из-под ракет в тенечке возле шасси, ожесточенно резались в «очко» на чеки Внешпосылторга. Капитан Зяблин обычно побеждал в этой нехитрой игре, но нынче ему отчаянно не везло. Командированный лейтенант из Кундуза уже выиграл у него десять рублей – месячную солдатскую зарплату. Так что, когда в открытом блистере появилась дремотная физиономия командира, а следом послышалась и обычная его команда «по коням», Зяблин, презрительно сплюнув в сторону победителя сигаретный окурок, с радостью полез на борт. Вслед за ним потянулись остальные.