– В-внекаст!.. – подвывал кто-то, – родители с юмором!

– Внекаст-педераст!!! – донеслось с последней парты. Тут уж класс просто застонал от смеха. И тщетным был грозный хриплый крик преподавательницы, от которого у меня тряслись поджилки, как будто бы она орала на меня одного.

– Что ты встал как пень! Сядь на место! – наконец, рявкнула она.

И я вынужден был войти в эту смердящую, давящуюся от смеха, одетую в нелепую одежду (кажется, такие тряпки называются толстовками и футболками) толпу. И состояла она сплошь из сливовых, аметистовых, пурпурных и баклажановых тел.

Глава 3. Вкус обучения.

Мой первый в жизни настоящий урок закончился. Так думал я, услышав трель звонка, похожую на пожарную тревогу. Как же я ошибся!

Выйдя из класса и пройдя несколько шагов по коридору, я оказался напротив приоткрытой двери в пустой класс. Две пары сильных рук вцепились в меня и втащили внутрь, оставив несколько сальных пятен на рубашке. Один из фиолетовых привалился спиной к двери, остальные окружили меня. В полумраке (автошторы были закрыты, световая панель на потолке – разбита) я видел их не по-детски суровые лица. Эти ребята не носили подтяжек для носков – должно быть, носки к ногам и так отлично прилипают, если не менять их неделями. О рубашках, а тем более о галстуках, здесь, похоже, вообще не слышали. Волосы у всех, даже у девочек, были подстрижены так коротко, что просвечивала кожа, поэтому я не сразу разглядел, что двое из шести – представительницы прекрасного пола. Хотя… Я бы не назвал их прекрасными: исцарапанные носы, разбитые губы, грязные руки с отбитыми костяшками. А ведь тут были, в основном, мои ровесники!

– Куда. Вообще. Припёрся? – с расстановкой процедил высокий пурпурный парень, граблеподобной рукой обхватывая моё горло, – ты. Понимаешь. Где. Находишься?

– Шейчаш лищико подправим! – прохихикала пухлая девочка с выбитым зубом. Я приготовился защищаться…

…Не скрою, защита мне удалась не вполне. Хотя посреди экзекуции в тёмный класс и ворвалось двое дюжих преподавателей, разогнав шайку обидчиков, домой я вернулся с расквашенным носом, прореженными вихрами, а одежда и вовсе походила на лохмотья.

– Святые… Радуги… – только и выдохнул мой отец, – Касти! Я сейчас же вызову врача!

Он быстро подошёл и порывисто прижал меня к себе, что раньше случалось редко.

– Ты мог хотя бы предупредить меня, что они из себя представляют, – прошмыгал я. Голос предательски, по-детски дрогнул.

– Прости меня… Я думал, они ещё дети! У тебя ничего не сломано? Ты зашёл в медпункт? Проклятье… Ты мог позвонить мне, чтобы я забрал тебя!

Я молча вывернул единственный оставшийся целым карман, из которого с лязгом высыпались на пол детали дорогого киберкоммуникатора.

– Мне не нужен доктор, отец, не переживай, – мы с лордом Киновером ещё в моём детстве договорились, что я буду называть его "отец", а не "папа", – я просто хочу побыть один и отдохнуть.

Оказавшись в своей комнате, за закрытой дверью, не пропускающей наружу ни единого звука, я несколько секунд простоял молча и неподвижно, словно не понимая, где вообще нахожусь. Потом будто со стороны услышал сдавленный всхлип, сам собой вырвавшийся из горла, почувствовал на щеках едкие горячие слёзы и судорожно закрыл лицо руками. Немного придя в себя, я с ужасом и брезгливостью сорвал с себя остатки рубашки, изодранной в клочья фиолетовыми руками и яростно затолкал в мусорную корзину. После этого я почувствовал себя каким-то ослабшим, совсем бессильным, не разуваясь забрался под одеяло и, наконец, дал волю рыданиям. Мне казалось, что хуже уже просто не может быть, и спасения нет, и завтра не наступит.

… А оно взяло и наступило. К такому повороту событий я не был готов. Я позавтракал, натянул новую одежду, причесался с деланным спокойствием, заверил отца, что я в порядке, и даже долетел с ним до школы, обменявшись парой фраз о всякой ерунде, но заставить себя зайти в здание Академии не смог. Вместо того, чтобы подойти к изрисованному граффити входу в сине-фиолетовый корпус, я спрятался за чахлым кустом и бессильно наблюдал, как холодноспектровые (кроме зелёных, которым посчастливилось учиться в другом корпусе) нехотя бредут на уроки.

Замусоренный двор опустел, прошли даже опоздавшие. Я в последний раз исподлобья покосился на корпус Академии: какая невероятная пропасть лежала между этим обшарпанным сараем и фантастическими спиральными башнями красно-оранжевого корпуса, с его ажурными мостами и гигантскими панелями из прозрачнейшего цветного стекла. Даже жёлто-зелёный корпус, весь такой кругленький, простовато-домашний, был куда привлекательнее. Этот же больше походил на тюрьму, и у меня не было никакого желания больше здесь оставаться.

Я вышел за ворота Академии и вздохнул с облегчением. Конечно, меня угнетало то, что я нарушил правила, зато теперь я весь день предоставлен самому себе. Все три корпуса находились совсем рядом и были соединены крытыми переходами. Вся Академия размещалась среди квартала, населённого, в основном, жёлтыми, чтобы всем (но в особенности высшим кастам) было недолго до неё добираться. Раньше я никогда не гулял в этих местах, да и вообще нечасто спускался на поверхность. Дело в том, что красные и оранжевые в основном гуляют в залитых солнцем скверах, разбитых на крышах. Наш город, как и остальные, по структуре походит на лес: кому-то посчастливилось жить на верхних ярусах, а остальные довольствуются сумраком подлеска. Хотя настоящих лесов на Виоленсии не то что мало: я не знаю даже, остались ли они вообще.