Он решил не задаваться бесполезными вопросами типа «как такое произошло?», не вспоминать автобиографию, а сосредоточиться на текущем моменте. Ориентировочный рефлекс как-нибудь подтянет и другие психические процессы. Память такая штука, что чем больше пытаешься что-то вспомнить, тем надёжнее забываешь. А так в простых занятиях что-то да восстановится. Одна беда: он почти не знал местной флоры и фауны на предмет съедобности. Но понимал, что люди должны быть не более чем в паре километров отсюда. Он начал вглядываться и принюхиваться, озираясь по сторонам – не блеснёт ли какое орудие труда или оконное стекло, не потянет ли дымком. Должна быть река где-то, не зря его в лодке подвесили. Головой вон туда. Непонятно, имеет ли это какое-то значение в том культе, представители которого его сюда определили. Он подумал, имеет место ритуал, хотя никогда особо не интересовался культами, всякой магией-религией. Вот Алка – другое дело. Хотя росли они в эпоху развитого атеизма, сестра была сделана из мистики – родилась такой, с собачьей чуйкой и вещими снами. Это сейчас коммерсанты поигрывают в магию, а президенты в религию. Это в тренде. Это даёт конкурентное преимущество. По крайней мере, так говорят продавцы тайного знания. Стрельцов же считал себя критически мыслящим реалистом с высоким антисуггестивным барьером. Когда завкафедрой физиологи, старик Финкенштейн, на первом занятии сказал «Бога нет!», он усомнился в этом так же, как усомнился бы в любом другом категорическом заявлении, носящем характер прямого внушения. Игорь взял за правило доверять только фактам, не вовлекаясь в пустые дискуссии о том, что есть и чего нет. Философия опыта ему была ближе, чем путь веры, поэтому восточные единоборства ему подходили. Система пяти переходов энергии, лежащая в основе большинства школ, казалась ему хорошим объяснительным принципом, далёким от религии, эзотерики и парапсихологии – не более чем метафора. Как и голый человек на голой земле. И вот он здесь. И вся его предшествующая жизнь никак сюда не вела. Доктор Айболит, висящий на дереве. В Африке акулы, в Африке гориллы… Кстати, да. Надо бы определиться, куда идти, пока они все на охоту не вышли. И поскольку определиться в предлагаемых обстоятельствах можно было только методом тыка, Стрельцов вдруг снова лёг в долблёнку, расслабился и «поплыл». Пусть. Пусть голодное тело найдёт еду, людей, – что-нибудь, способствующее выживанию. С закрытыми глазами он неожиданно ощутил плотность пространства вокруг себя. Он находился в центре, и к этому центру вели «ходы». Он осознал, что это были энергетические следы, оставленные людьми. По одной тропе его принесли, а в другом направлении мужчины ушли. Перед внутренним взором сама собой складывалась картина. Пятеро темнокожих мужчин в диковинных масках. Никогда таких не видел. Стрельцов проследил их путь до деревни, в которую мужчины входили уже без масок, неся плетёные корзины с рыбой. Один из них вдруг обернулся и посмотрел ему в глаза. Потом быстро что-то прощебетал остальным, они поставили корзины, обняли друг друга за талии, образовав стену, и скрылись в тумане. Игорь больше ничего не видел, но запомнил путь. Он скинул вниз свой саван и принялся спускаться, подбадривая сам себя: «А как ты хотел? С баобаба слезть и жопу не ободрать?».

Он шёл в направлении, подсказанном видением, в сторону еды и тепла. Но никакой уверенности в правде увиденного у него не было. Просто лучше сделать и пожалеть, чем погрязнуть в сожалениях, ничего не делая, – врачебный принцип «не навреди» сам к себе он применял как-то так. Босиком он не ходил примерно столько же, сколько не писал под себя, и необходимость смотреть под ноги перераспределяла его внимание невыгодным образом. Незадачливый следопыт стал добычей, когда неловко стоя на полусогнутой ноге, стряхивал какое-то насекомое с другой.

– Ядрёна копоть! – только и успел сказать Стрельцов, взмывая в небо в сетке-ловушке, словно на аттракционе «Рогатка» в парке на набережной. – Что у вас за манера людей подвешивать?

– Рузки? Эй, ты рузки? – вдруг услышал он высокий и одновременно глубокий голос.

– Русский, русский. Может, опустишь сеточку, на земле беседовать удобнее.

– Жутник. Жутишь. Рузки юмор я лублу.

– Не могу сейчас ответить взаимностью, извини, брат. Отпускай, Лумумба хренова.

– Не рругайзя. Я слючайно. Лумумба нет. Училзя в инзтитуте звязи. Каг ты зюда попал?

– Я бы и сам хотел знать.

Нового знакомого Игоря звали вполне по-европейски, Жозе Эдуардо. Отчего он поехал учиться не в Сорбонну, а в Самару, Стрельцов спрашивать не стал. Охотник не возражал, чтобы добыча называла его Эдиком, и вполне дружелюбно изложил всю историю с географией. То есть, какой нынче год и в каком государстве они находятся. При этом он не отрывал взгляда от рисунков на голых руках Игоря.

– Нравится боди-арт, Эдик? Понимаешь смысл этих каляк-маляк?

– Они тольго на ругах или есть ещё?

Игорь распахнул саван. Жозе Эдуардо внимательно изучил творение неизвестного художника XXI века. Его брови перемещались во всех направлениях, отражая состояния «Да ладно!», «Не может быть!», «Что за фигня?», «Да ты крут, мужик!».

– Ну что, узнал почерк автора?

– Возможно, это коллегтив авторов, Игорр.

– И что значит эта роспись?

– Нуууу…я тут не взё понимаю. Ты прошёл порог и тебя провёл Катуко. Скорее взего, тут защитные зимболы. От злых сил.

Глинобитные дома в деревне располагались по кругу, и, словно бусины в чётках, соединялись между собой заборами из жердей.

– У дедушки возле дома тоже такое прясло было, он к нему коней привязывал, – Стрельцов пустился в ностальгию, но Эдик жестом велел ему замолчать. Они расположились на некотором расстоянии от деревни, с подветренной стороны, чтобы не привлекать внимание собак. Ветер доносил запах костра и печёной рыбы, детский плач и отдельные возгласы, в которых нельзя было разобрать даже интонации. Но даже на таком, безопасном с точки зрения Игоря, расстоянии, его новый знакомый тревожно вслушивался и вглядывался, стараясь не проявлять признаков жизни. Порой казалось, он вовсе перестал дышать. Вскоре Жозе Эдуардо жестом предложил Стрельцову подкрасться ближе к домикам, из-за которых можно было хоть что-то разглядеть. Жители деревни сели ужинать вокруг костра, собаки мельтешили рядом с ними, и озираться в поисках шпионов всем им было недосуг. Мужчины, которых «видел» Стрельцов, находились тут же. Один из них взял еды от общего стола и положил в небольшую корзинку вместе с тыквенной бутылью. Потом зашёл в одну из хижин и вышел оттуда в самом настоящем защитном комбинезоне, в каких входили в лабораторию у Игоря на работе. Мужчина отнёс куда-то еду, а по возвращении бросил в огонь и спецодежду, и корзинку с бутылкой.

– Взё, уходим, – потянул Жозе-Эдуардо Стрельцова за саван, – опазно.

Они отошли километра на два, когда Эдик перестал предостерегающе выпучивать глаза. Ещё через пару километров он выдохнул и заговорил первым:

– Котуко – шаман в этой деревне. Он хороший шаман, в деревне не умирают. В других много умирают, но не хотят селить больных отдельно и сжигать их трупы.

– Из-за похоронных обычаев? Я смотрел по телевизору. Ужасные пережитки.

– Да. Котуко не любят, говорят, он нарушает обычаи.

– Кажется, я начинаю догадываться, зачем меня сюда притащили. Но чем я могу помочь без лаборатории?

– Шаману не нужна ла-бо-ррьяатория.

– А что ему нужно?

– Ничего. Это он нужен. Нужен Духу. Нужен людям.

– Угу. У нас тоже так любят разглагольствовать, когда врачам зарплату не хочется платить. Как он помогает людям, кроме того, что нарушает обычаи?

– Дух помогает через шаман.

Стрельцов понял, что от связиста толку не добьёшься.

– Ок, как попросить Дух, чтобы послал покушать? Очень уж я проголодался.