Когда в разошедшиеся тучи на землю уже поглядывал месяц, старший из охотников очнулся от сморившего его сна, поднялся и торопливо подкинул в затухающий костёр охапку дров. Второй, закинув руки за голову, громко похрапывал по ту сторону огня. Долговязый напряжённо осмотрел притихший, тонущий во мраке лес, постоял, прислушиваясь, и растолкал брата. Спросонья тот непонимающе завертел головой, потянулся к оружию, но заметив, что старший не проявляет признаков беспокойства, виновато улыбнулся и, зевнув, поднялся с земли. Покосившись на хёнки, он, без слов поняв брата, направился к шалашу. Старший поднял глаза к небу, почесал затылок, прикидывая что-то в уме, а затем решительно подкатил оба бревна и уложил их в огонь. Дождавшись, когда повеселевшее пламя побежит по необлупившейся коре, он удовлетворённо хмыкнул и тоже полез в шалаш. Оттуда уже доносился храп молодого охотника.

В эту ночь их никто не тревожил. Должно быть, убоявшись хёнки-заступника и яркого пламени, юхти решили выждать более благоприятный момент для расправы над чужаками, так бесцеремонно вторгшимися в их владения.

Натянутые лямки походного мешка, который болтался за спиной, даже сквозь одежду больно давили на плечи, ныла поясница, саднило ушибленное о скрытую в высокой траве коряжину колено. Уткнувшись взглядом в худую спину ровно шагавшего впереди исавори [5] , Пойкко кусал губы, мечтая скорее избавиться от давящей ноши. Круглая шапочка исавори из темной замши, украшенная цепочками бисеринок, при ходьбе ритмично подпрыгивала вверх-вниз, ещё больше раздражая подростка. Несмотря на свои нешуточные лета, старик был ещё полон сил. Особенно чувствовалось это на переходах – к вечеру, на привалах, Пойкко еле шевелился, а Каукиварри продолжал бодро собирать валежник для костра и сооружать кувас [6] . И вот теперь опять! Но на исавори он не злился, совсем нет, а досадовал на себя, на свою немощность. Потому и не смел просить Каукиварри об отдыхе. Настоящему охотнику, которым он, Пойкко, в скорости станет, пройдя обряд посвящения, не пристало показывать слабость. Вот и сейчас, стиснув зубы и вцепившись покрепче в лямки, он шёл и шёл по вьющейся лесной тропке, стараясь не отставать. Исавори сказал, что до реки осталось немного. А там, как дойдут, будет отдых. Значит, надо поднапрячься и терпеть.

Вскоре деревья отошли посторонь, и старик с мальчиком вышли на залитую солнцем прогалину, покрытую высокими травами, которые шелестели при дуновении влажного ветерка. Это была заросшая речная старица. Комариный писк превратился в неумолчный гул, насекомые лезли в лицо, забивались в глаза и нос, десятками приставали к смазанной медвежьим жиром коже. Некоторые, невзирая на обильную смазку, умудрялись вонзить острое жало в оголённое место и тут же начинали сосать кровь. Пойкко изо всех сил отмахивался от назойливых кровопийц и размазывал их по щекам в неравной и безнадёжной битве с неисчислимым воинством.

Они быстро миновали открытое место, вломились в густой черемошник, по кочкам перепрыгнули через сочащуюся водой западину и вновь оказались под сенью деревьев. За елями виднелся новый просвет, светлой полосой расходящийся в обе стороны. За прогалиной вздымались в небо островерхие вершины ельника.

– Ну, вот и пришли, – внезапно останавливаясь, произнёс исавори и обернулся к мальчику.

Пойкко едва успел скрыть кислое выражение лица – не заподозрил бы старик, как трудно дался ему этот переход.

– До стойбища Саусурри ещё далеко, не дойдём. Сегодня заночуем здесь, – заметив отразившийся на лице Пойкко испуг, старик торопливо добавил: – Тут место есть поблизости, с намо и куванпылом [7] . Там и отдохнём.

Каукиварри огляделся и указал на частокол мохнатого елового подроста.

– Лодки, – кивнул он.

Пойкко сбросил заплечный мешок, снял через голову чехол с колчаном и луком и вприпрыжку (откуда силы взялись!) побежал исполнять не высказанное повеление. Исавори остался на месте, прислонившись к дереву.

Мальчик прорвался сквозь колючие заросли и увидел жердяные стойки, на которых покоились три перевёрнутые кверху днищами лодки. Это были самые обычные берестянки, какими обычно пользуются на охоте и для рыбной ловли. Эти лодки, в отличие от больших, вместительных исовен [8] , особо не берегут, оставляя на месте промысла. Пойкко обошёл стойки, осматривая лодки. Одна оказалась пробитой, должно быть, кто-то ткнулся на ней в донную корягу. Вторая выглядела старой и потёртой. Сядешь в такую – изо всех швов вода хлынет. Годной показалась только одна лодка, с виду не имевшая явных изъянов. Мальчик ухватился за кожаный ремешок, закреплённый спереди, и осторожно спустил челнок на присыпанную хвоей землю. Он приподнял передний конец лодки, подлез под неё и, выпрямившись, легко понёс её на плечах.

Исавори, тем временем, уже спустился к берегу и поджидал его у самой воды. Пойкко снёс берестянку вниз, с помощью старика поставил её на воду и побежал к лесу за своим оружим. Подхватив за лямку свои (ещё детские) колчан с луком и заплечный мешок, он поскакал обратно, уже забыв про ушибленное колено.

Они быстро погрузились в лодку и старик, усевшийся позади, сильно оттолкнул её копьём от илистого берега. Берестянка стремительно заскользила по гладкой воде к противоположному тенистому берегу. Река была неширокой и, трижды толкнувшись копьём, Каукиварри подогнал её к нависшим над водой кустам. Пойкко хотел было уже вылезти прямо в воду, но старик развернул лодку против течения и уверенно повёл её вдоль зелёной стены ивняка. Вскоре в кустах показался узкий проход, и берестянка, нырнув в него носом упёрлась, в обрывистый берег. Пойкко, нетерпеливо ждавший этого момента, спрыгнул на влажную скользкую глину, ухватился за ремень и выволок приподнявшийся нос челнока на берег. Исавори одобрительно шмыгнул и, сбросив поклажу на покатый склон, ступил на землю. Вдвоём, помогая друг другу, они втянули лодку на обрыв и взгромоздили пузатым днищем кверху на сушила – точно такие же, как и на оставленном берегу. Затем Пойкко спустился с обрыва и подобрал вещи. Закинув тяжёлые мешки и оружие на упругую дерновину и хватаясь за свисавшие корни, он перевалился через бровку обрыва. Взяв вещи, они с исавори углубились в лес.

Через несколько десятков шагов они вышли на небольшую, очищенную от подроста, хорошо утоптанную прогалину. Посередине располагалась глубокая очажная яма, обмазанная глиной. Возле неё громоздился изрядный запас дров. На обломанных сучках ближней к очагу ели, отмеченной намо, были развешаны берестяные кузовки, воронки, чаши и короба для всевозможных нужд останавливающихся здесь рыбаков и охотников. Серыми ошметьями свисали старые попорченные сети, усохшие от постоянного воздействия влаги и солнца мешочки, связки рассыпающихся трав, драная обувь из рыбьей кожи, чья-то давно забытая рукавица, огромная щучья голова и берестяная маска подводного хозяина с большими красными полукружьями над прорезями глаз и обведённым такой же полосой ртом. За очагом, вдоль кромки утоптанной площадки, стояло несколько кувасов, крытых корьём, кусками бересты и лапником. Часть из них недавно была подлатана, другие же находились в разной степени запустения. Видимо, ими не пользовались аж с прошлого лета. На торчащих из кровли шестах болтались связки защитных амулетов, связанные рябиновые веточки и тонкие скрученные берестяные полоски, на которых обычно выцарапывают знаки обращённых к богам молитв.