Это был кабель питания, который Пименов совсем недавно набросил клеммы генератора. И он был под напряжением.

Кущенко потянулся было к летящему на него черному шнуру, но потом сообразил – он всегда соображал достаточно быстро, но сейчас это уже ничего не решало – что несет ему оголенный кабель, и шарахнулся в сторону, засучив ногами в бессмысленном беге на месте. Борт судна просел под волну, и провод упал в воду прямо возле него. Что-то оглушительно щелкнуло – так «стреляет» кнутом укротитель в цирке. Владимира Анатольевича тряхнуло, тело выгнулось дугой, а рот раскрылся до предела. По коже лица прокатились судороги и, казалось, что на волосах пляшут огни святого Эльма. Он замычал так, что этот низкий гул сведенной в комок утробы перекрыл вой ветра – рот его разевался все шире и шире, хотя казалось, что шире уже невозможно, и при этом нижняя челюсть дрожала, как у эпилептика. Глаза лезли из орбит, и на какой-то миг Пименов даже разглядел в разверстой глотке скрюченный в улитку язык.

Генератор, громыхнув металлом, выплюнул фонтан искр и облако вонючего дыма, мгновенно слизанное ветром.

«Тайна» в очередной раз пошла вверх, волна подхватила тело парализованного ударом тока Куща, отнесла на несколько метров от борта, приподняло и с размаху, словно грузовик зазевавшегося суслика, ударила его головой о листы обшивки. Звук был таким, какой получается, если бросить большой арбуз с высоты несколько этажей. Мычание, от которого у Губатого свело спину, прекратилось.

Стараясь не смотреть на то, что вода слизывала с борта, Пименов выпрямился и увидел буквально в сантиметрах от своих глаз глаза Изотовой, глядевшей на него в упор. Они были спокойны, чтобы не сказать холодны. Они завораживали. Они примиряли с произошедшим.

– Вот и все, – сказала она хриплым, низким голосом, который был отчетливо слышен, несмотря на шум бури. – Остались только мы с тобой. Ты и я, Пима. Только ты и я. И еще – одно дело, которое мы должны завершить. Так?

Небо над ними снова лопнуло, как вскрытый гнойник, выплеснув наружу чудовищный электрический заряд, раздвоенный змеиный язык которого хлестнул воду в бухте и спину скалы-медведя одновременно. Брызнули вверх мелкие камушки. Воздух наполнился озоном и веселым треском, тысячи иголок впились в кожу на лице Губатого, а клуб пара над водой на месте удара молнии мгновенно разорвало в клочья.

Море вздохнуло. «Тайна» взлетела к пузырящемуся небу, заставив Пименова сделать шаг навстречу Ленке, а раскат грома просто бросил их друг другу. Вначале они обнялись, чтобы не упасть, но, обнявшись, сплелись между собой, как две затянутые в неопрен пиявки. Их лица почти соприкасались, и Пименов был готов поклясться, что слышит биение ее сердца.

– Осталось совсем чуть-чуть, – вкрадчиво прошептала она ему на ухо. – Один шаг – и мы у цели! Я успела наполовину заполнить баллоны. Нам хватит?

Если бы в этот момент Изотова попросила у Губатого его жизнь – он бы отдал ее не колеблясь. Этот шторм, это рухнувшее на плечи небо, струи дождя, хлещущие по ним, словно плети, и кровь – да, да, кровь, пролившаяся сегодня в изобилии – заставили его стать иным. Он не верил ей ни на секунду, он знал, что под этой загорелой кожей с нежными пятнышками веснушек скрывается жесткий хитиновый панцирь, а под пухлой плотью губ – острые жвала самки богомола. Но…

Но ему было плевать. Ревела буря, острое, как лезвие самурайского меча, чувство опасности кипятило кровь в жилах, и осознание того, что такое случается только один раз в жизни, превращало откровенное безумство в единственно возможное действие.

Это была его женщина.

Это было ее желанием.

Они были вместе в минуту смертельной схватки со всем миром.

И все остальное могло катиться к черту!

Он схватил ее за плечи и впился взглядом в ее мокрое, окровавленное после падения лицо, силясь запомнить его навсегда. Запомнить так, чтобы в любой момент вызвать из памяти – если они, конечно, выживут сегодня – ресницу, прилипшую к щеке, еле заметные «гусиные лапки» в уголках глаз, небольшой, похожий на оспину шрам над верхней губой, родинку над левой бровью…

Новая огромная волна перехлестнула через «малого медведя» и обрушилась на палубу «Тайны» водопадом. Страшно заскрежетали в клюзах якорные цепи, но бот опять устоял на месте, только присел под тяжестью воды, словно штангист перед толчком. Пименова с Ленкой еще теснее прижало друг к другу.

Скафандр Глеба Изотова закружило в пенном водовороте и только чудом не смыло за борт – он распластался на палубе, и, глядя на воду, вскипающую в шпигатах, Губатый благословил свою предусмотрительность – падая, он успел швырнуть желтый баллон в рубку, и его не смыло за борт.

Он отпустил ее и отступил на полшага назад, стряхивая наваждение, но не для того, чтобы отказаться оттого, что прочувствовал за эти минуты, а потому, что наступило время действовать.

Баллон закатился в угол штурманской и при каждом скачке судна бился о ножку привинченного к полу стола. Шатаясь, как пьяный, Пименов подхватил желтый цилиндр, потом открыл рундук и достал последний грузовой понтон.

Последний понтон. Последний шанс. Розыгрыш того самого лотерейного билета. Второго розыгрыша не предвиделось. Слишком много объяснений нужно будет дать по приходу в порт. Кто знает, что успел наговорить нужным людям только что скончавшийся господин Кущенко? Тем более, что с одним обстоятельством спорить было бесполезно: количество трупов в истории, которая так мирно начиналась, превысило среднее количество умерших в сказках братьев Гримм и стремительно догоняло трагедии Вильяма Шекспира. Случилось то, что случилось, и, хотя Губатый ненавидел, когда его жизнью управляли обстоятельства, но, как поживший в этом мире человек, он не мог не признать, что сейчас не в силах противостоять им.