— Госпожа, — женщина растерялась, но Бугут подбодрил супругу, приобняв за плечо одной рукой и приняв дар танши другой.

— Роскошный мех, тану, благодарю.

Мата зарделась, как свекла — от неловкости и стыда. Никогда прежде не видавшая таншу, она разве что ни заикалась и безумно боялась каким-нибудь неосторожным словом задеть тану Яввуз, что по её разумению неминуемо привело бы к ухудшению положения Бугута и понижению его в должности. А ведь в нем она к своему счастью нашла замечательного супруга!

— Иввани, моя сестра, — размеренно продолжила Бансабира. — Расположите её в соседнем от меня покое. Подготовьте заодно место для семьи лаванов, думаю, их будет не больше четырех, и для еще одного тана со свитой.

Мата кивнула, обещая выполнить сказанное. Глаза Бугута меж тем блеснули интересом: не Маатхас ли должен приехать? Пора бы им уже решить свой выбор, подумал командир. Но спрашивать или комментировать вслух не рискнул.

— Ну чего застыли? — поинтересовалась Бану, и Раду отреагировал первым: шагнул вперед, возвышаясь над Бугутом едва ли не на две головы.

— Давно не виделись, — Раду сжал командира в угрожающе массивных объятиях, так что даже у коренастого северного горца затрещали кости. Бугут, впрочем, отыскал в себе силы похлопать громадину по спине свободной рукой.

Мата, столь же невысокая, как и Бугут, испуганно вжала в голову в плечи, когда гигант приблизился. Она с опаской, будто ища защиты, оглянулась на Бану, но та только понимающе усмехнулась в ответ и пожала плечами: он особенный.

Приветственный вечер прошел славно. Путники отогрелись в протопленном замке, наелись свежего обжаренного мяса, напились горячего вина со специями, от которого стало даже жарко. Разожженный камин то задорно потрескивал, то усыплял и очаровывал. Иввани с покрасневшими щечками окончательно повеселела, и теперь ей трудно было представить более уютное место, чем обширный зал из черного камня с закоптенными стенами, пропитанный насквозь застоявшимся запахом жареной оленины, трав, хвойной смолы и хмеля.

Давние боевые товарищи весь вечер напролет травили байки, вспоминали идиотские, нелепые ситуации из времен военных биваков, подшучивали над местными женщинами. Бансабира веселилась с ними вместе, и это давало остальным возможность чувствовать себя много свободнее. Иввани глядела на сестру с неудержимым восхищением. Как же вот можно стать такой, как она?

В ожидании лаванов семьи Сив и тана Дайхатта, Бансабира по-честному отдохнула. Съездили они в один из дней, преодолев склон хребта, поохотиться на моржей — удивительная и безумно опасная забава, которой прежде Бану никогда не доводилось испытывать. Компания у них была стоящая — у Бугута как раз гостили несколько островитян из Северного моря.

Вернувшись к Бугуту, вечер напролет слушали местного сказителя. На следующий день Бану не расставалась с сестрой и собственноручно упражнялась с ней во льдах, утверждая, что это тоже нужно уметь и помнить о севере, где бы ни оказалась. А вечером к ним с приглашения танши присоединилась Мата, и женщины приятно провели время.

Телохранители по-прежнему выполняли свою работу. Раду, оповещенный, чего они здесь ждут, неустанно следил за караулами, но особо не зверствовал, позволяя и себе, и другим отдыхать. Напрячься придется, когда явится Дайхатт.

На следующей неделе прибыли лаваны. Бану отдала им распоряжения подготовить несколько важных бумаг и оставила на собственное попечение. Пока позволяло время, танша решила отвезти сестру на выдающийся над Северным море мыс, откуда только можно постичь всю неистовость северного ветра и откуда видно извитые лентой все пурпурные вершины Астахирского Снежного Змея, укрытого сплошной ледяной шапкой по шипастому туловищу.

Здесь Бансабира пробыла большую часть времени в прошлый приезд.

Иввани тяжело давался подъем, кружилась голова, подступала тошнота, трудно приходилось в морозах, как бы тепло их в дорогу ни укутала Мата. Но девочка мужественно шла, куда её вели, не говоря ни слова. То ли из немого преклонения перед сестрой, то ли из-за обещания последней сделать из неё, Иввани, достойную таншу. Бану оглядывалась на сестру и в душе жалела, что они и впрямь не родные, и что именно её, из которой по-настоящему мог выйти танский толк, придется вручить Аймару, обескровившему семью Яввуз.

Иввани скучала по матери и, нет-нет, тосковала по брату и отцу, фантазируя то, чего не могла помнить. Но в отличие от Сив, которая угасла в печали, Иввани, глядя на Бану, поняла одно: неважно, как горестно на душе, жизнь неудержимо катится вперед, и, если ты хочешь жить, нужно быть сильным. Только собственной силой можно преодолеть невзгоды, обрушившиеся на твои плечи из-за тех, кто был силен недостаточно.

Бансабира в глазах Иввани была лучшим примером.

Они провели на мысе полтора дня — рядом, но почти порознь. Мало говорили, реже виделись. Бансабира, расстелив толстенные привезенные пледы и даже шатры на снегу, подолгу сидела недалеко от обрыва. Неотрывно глядела на свирепо-синее, оледенело-прозрачное, местами промороженное на триста локтей вглубь Северное море. А иногда разворачивалась к нему боком, поднималась на затекшие ноги, переступала с одной на другую, растирая замершие члены, и смотрела на горный хребет. То, что оставалось невысказанным, трудно было и предположить. И окружение, наблюдавшее за таншей издалека, охранявшее и готовое кинуться на выручку, чуть что, тоже было неразговорчиво.

Раду из всех присутствующих знал тану дольше и ближе всех. Он всматривался в укрытую мехами фигуру женщины, молчаливо хмурясь. Его тоже можно было редко застать таким в фамильном чертоге Пурпурного дома.

Они изменились.

Раду стал чаще иметь вдумчивый и даже мрачный вид, хотя сейчас не было ни Юдейра, ни каких других препятствий держаться рядом с госпожой. Он отпустил и пережил все свои симпатии к этой женщине, оставив в душе лишь глубокую преданность и почтительную привязанность.