Несмотря на все приготовления, все еще чувствую себя легкой добычей. Некуда бежать, негде спрятаться. Окно? На нем решетки, но мы могли бы выбить стекло и кричать о помощи. Но разве кто-нибудь придет?

— Почему ее не перевели в другое место?

Мне плевать, почему они этого не сделали. Я на это надеялась. Должно быть, мисс Штейн прикрылась каким-нибудь несчастным случаем, чтобы избежать неприятностей. Это единственный вариант, при котором ей бы разрешили вернуться сюда. Боб напоминает о своем присутствии, затрудняя мое дыхание. Я смотрю на комод, заслоняющий дверь. Его массы будет недостаточно, чтобы спасти нас. Если Келли придет за мной, она придет и за Бобом.

Я должна вытащить Боба отсюда.

Дом престарелых активен и полон жизни, что является полнейшим оксюмороном. Это слово я выучила на занятии мисс Клэр. Медсестры и санитары бегают из комнаты в комнату, подготавливая пациентов к эвакуации. Тед там, где я и надеялась его найти: на кухне, грабит запасы консервов. Я останавливаюсь у дверей и смотрю на него с улыбкой.

— Эти штуковины чертовски большие, — говорит он, улыбаясь, и поднимает банку с томатным соусом. Она размером с баскетбольный мяч. Он слегка подбрасывает ее, ловя одной рукой. — Я могу продать это дерьмо. Мне позарез нужны деньги.

Тед засовывает банку в сумку и прислоняется головой к стене. Его глаза закрыты, выражение его лица наполнено болью.

— Что случилось?

Он вздрагивает и открывает один глаз. Он не хочет мне говорить, но ему приходится.

— Я должен съехать из дома, — говорит он.

Мое сердце замирает. Вес этих слов подобен тяжести камней.

— Что? Почему! Я думала, они разрешили тебе остаться после восемнадцатилетия.

— Только потому, что я им нравился. Но пришли из социальной службы и сказали, что им нужны койки.

Теду восемнадцать. Для таких, как мы, этот возраст подобен смерти. Теперь он вне системы, а это означает, что у них больше нет места для него. Он сам по себе.

— Куда ты пойдешь?

Тед качает головой.

— Я не знаю. Я... что-нибудь придумаю.

Он смеется, но его руки дрожат.

— Знаешь, в чем заключается самая дерьмовая часть. Офицер по условно-досрочному сказал, что мне все равно надо каждый день отмечаться у них, потому что я все еще под домашним арестом. Как я могу находиться под домашним арестом, когда у меня нет чертового дома, мне никто не сказал.

Он замолкает и кидает банку через всю комнату. Она влетает в кастрюли на металлической полке.

— Вашу мать! Они вышвырнули меня на улицу, без чертовой работы, а если мне придется замарать руки и стащить немного хлеба, они снова засадят меня! Что, бл*ть, они от меня ожидают! И затем, затем ты... ты осознаешь, что будь я белым, я бы не оказался в этом дерьме? Они бы сказали, что я просто один из чокнутых беленьких детишек, как те, что стреляют в школах и творят прочее дерьмо, а потом просто возвращаются домой! Теперь я не смогу ничего сделать, чтобы спасти тебя!

Он бросает еще одну банку в плиту, и шум болью отдается в ушах.

— С*КА!

За этим криком скрывается столько боли, столько сломленных надежд. Он отходит от меня на несколько шагов и поворачивается спиной, тяжело дыша. Не хочет, чтобы я видела, как он плачет. Я просто стою там, не зная, что еще сказать, кроме тех слов, ради которых я пришла.

— Мы должны сделать это. Сегодня.

— Что сделать? — бормочет он.

— Сбежать.

Он шмыгает носом и разворачивается.

— Ты издеваешься? В ураган?

— Не такой уж он и серьезный этот ураган, просто дождик.

— Они перекроют движение поездов и автобусов через два часа.

— А мы пойдем пешком.

Он качает головой, будто может видеть меня сквозь мою броню.

— Что такое, Мэри? Что-то случилось?

Я хочу рассказать ему о Келли. О том взгляде, которым она меня одарила. О том, что моя беременность не остановит ее от моего убийства. Но чем меньше он знает, тем лучше. Ему и без этого есть, о чем переживать.

— Все отлично, — говорю я с серьезным лицом. — Никто даже не заметит, что нас нет.

Тед кивает, в его глазах читается сомнение. Он хватает меня за руку и заключает в объятия.

— Ладно. Как пожелаешь. Я в деле.

Небо — олицетворение всего черного и серого. Оно цвета дыма. Холодный ветер бьет меня по лицу, пока я пытаюсь пройти двадцать кварталов до группового дома. Водитель автобуса остановился на полпути и сказал, что еще немного и ветер перевернет автобус.