Некоторое время Мэгги молча слушала короткие гудки, потом повесила трубку, села и закрыла лицо руками. Это последняя капля. Господи, как она устала! Бесконечные переживания за Тима, гнетущие мысли, где взять денег на его операцию, звонки родителей, продолжавших попрекать ее тем, что она одна воспитывает ребенка, и требующих ее немедленного возвращения домой. Она устала даже от Джины, постоянно напоминавшей ей, что они подруги, и от ее бесконечных поучений.

Того и гляди ее хватит удар, она упадет и больше никогда не встанет. Может, это и к лучшему? Но если с ней что-нибудь случится, то кто же позаботится о Тиме? Нет, проблемы надо решать, и поможет ей в этом доктор Голдинг. Вот когда Мэгги отчетливо поняла, что отменять визит к психотерапевту ни в коем случае нельзя.

Услышав, что в квартире внизу заработал телевизор и раздались позывные шоу "Сегодня", Мэгги торопливо спустилась по лестнице, позвонила в дверь соседке и договорилась, что та несколько часов побудет с Тимом. Миссис Уивер хорошо относилась к Мэгги, любила Тима и всегда с радостью соглашалась присмотреть за ним, пока Мэгги отсутствует. Она даже покупала ему небольшие подарки и игрушки. Вот и сегодня, когда Мэгги отвела Тима вниз, миссис Уивер, увидев мальчика, с улыбкой воскликнула:

– Тим, пойди посмотри, что лежит в серебряной шкатулке на столике!

Он подошел, открыл шкатулку и обнаружил там пластиковую упаковку жевательной резинки. Мэгги попрощалась с миссис Уивер и Тимом и побежала к остановке электропоезда. Всю дорогу Мэгги волновалась за Тима, а когда решила воспользоваться электричкой, к переживаниям за сына прибавились еще и угрызения совести. Обычно Мэгги добиралась из Окленда до Сан-Франциско автобусом, но сегодня, чтобы не опоздать на прием к доктору Голдингу, решила сесть на электричку. Билет до площади Согласия и обратно стоил четыре доллара семьдесят центов, поездка занимала всего восемь минут, но Мэгги не могла позволить себе каждый день пользоваться электричкой: за месяц она потратила бы свыше ста долларов.

"Но сегодня особенный день, – утешала она себя. – И к тому же я опаздываю".

Правда, внутренний голос тотчас строго напомнил ей, что на сумму, которую она так легкомысленно истратила на билет, можно было бы накупить много разных полезных вещей. Например, упаковку из двенадцати стаканчиков йогурта, четыре пакета апельсинового сока или большую бутыль молока, а уж гамбургеров…

Запыхавшись от быстрого бега, Мэгги влетела в вагон, выбрала место у окна и села. Салон электрички оказался почти пустой: в дальнем конце сидели лишь мужчина и женщина. За минуту до отправления поезда и спуска в туннель Мэгги успела окинуть печальным взором унылый пейзаж, а потом в вагоне стало темно. В туннеле горели редкие тусклые лампочки, ничего не было видно, и Мэгги снова ощутила острый приступ одиночества. Она одна, наедине со своими бедами, которые обрушиваются на ее голову подобно бурным потокам воды или сильному камнепаду.

"Нет, надо думать о чем-то хорошем", – напомнила себе Мэгги, но ее невеселые мысли крутились вокруг Тима.

Он болен, вечером у него была температура, а она вместо того, чтобы наплевать на угрозы начальника и остаться дома, вверила его заботам миссис Уивер. Конечно, соседка прекрасно относится к Тиму, да и он тоже ее любит. Мэгги на мгновение закрыла глаза и представила, как сейчас Тим сидит на коленях пожилой соседки, а она читает ему вслух книжку "Любопытный Джордж". И все-таки, кроме Мэгги, у Тима никого нет…

А если ее уволят, как обещает мистер Бриннон? Что тогда делать? Мэгги вздрогнула. Как она будет воспитывать Тима? На что жить? Чем платить за квартиру? Возвращаться домой, к родителям? Но подобная перспектива приводила ее в уныние. Искать другую работу? Где?

К глазам Мэгги снова подступили слезы, и она вдруг с удивлением вспомнила, что не плакала уже очень давно. Когда же последний раз?.. Год назад, когда умер Билл и его жена Милли собралась продавать дом, в котором Мэгги с Тимом снимали две маленькие комнатки. Да, она плакала на похоронах Билла, но больше ни разу, хотя поводов для слез у нее было больше чем достаточно.

После похорон Билла она даже нашла в себе силы подбодрить Милли и сказать, что понимает ее решение продать дом. И потом Мэгги тоже больше не плакала ни разу: ни когда навещала старую больную Милли в доме престарелых, ни на кладбище, когда провожала Милли в последний путь…

"Слезами горю не поможешь", – повторяла Мэгги, когда ей было особенно тяжело, и заставляла себя думать о чем-нибудь хорошем. Например, о Тиме или о прекрасном будущем, каким она себе его представляла. Но мысли о сыне, к сожалению, влекли за собой переживания по поводу его слабого здоровья и отсутствия у него отца, а восхитительные картины жизни в собственном доме, в деревне, на свежем воздухе мгновенно сменялись воспоминаниями о маленькой неуютной квартирке в пригороде Сан-Франциско, западном Окленде, которую они сейчас с Тимом снимали. В общем, Мэгги с трудом удавалось бороться со слезами, но кое-каких успехов она в этом деле все-таки достигла.

Сидя в электричке и глядя в темный туннель, Мэгги вновь ощутила почти забытое пощипывание в носу, затем к горлу подступил комок, глаза наполнились слезами и… годовая борьба с собой была проиграна. Мэгги слегка наклонила голову и поднесла ладони к лицу, словно собиралась читать молитву, затем убрала руки, попыталась придать лицу каменное выражение и уставилась в темное вагонное окно. Но слезы тонкими струйками уже сбегали по щекам к подбородку и шее. Мужчина и женщина, сидящие в дальнем конце вагона, не обращали на странную пассажирку никакого внимания, и Мэгги снова закрыла лицо руками и громко разрыдалась.