– Ты в порядке?

Полина кивает и спешит удалиться в ванную. Вернувшись, ложится рядом со мной и говорит:

– Ты первый, кто мне кончил в рот.

– Большая честь для меня.

– Твоя сперма на вкус как шампанское.

– Она и есть шампанское, Полина. А мне пора на поезд до Шампани.

Полина Ривес на ускользающем перроне. Через месяц она возьмёт отпуск и приедет в Таганрог. Я познакомлюсь с её мамой, она – с моей. Затем мы с Полиной уедем в Питер, и я разгадаю тайну Великого Но – таков план.

Валюсь на полку, засыпаю, просыпаюсь в Туле. В плацкарте царит скорбь. Пассажиры только что узнали о кончине Ронни Джеймса Дио.

Ронни Джеймс Дио ввёл в рок-культуру Земли «козу». Его этому жесту научила бабушка, суеверная итальянка, по чьему разумению «коза» отгоняла злых духов. «Коза» – классический жест античных римских и греческих ораторов. В индуизме есть свой аналог «козы» – карана-мудра, чья функция также аналогична европейской (отпугивание зла). В христианской иконографии жест традиционно используют те, кто несёт благую весть. Ну и Человек-Паук стреляет паутиной, складывая пальцы в «козу», тоже не просто так, например.

Паша Животное называет Таганрог старшим братом Санкт-Петербурга. Вполне резонно: Пётр Великий основал его за пять лет до Питера, намереваясь устроить тут Южную культурную столицу. Слова с делом у Петра расходились редко, но в тот раз что-то пошло не так, и Таганрог остался небольшим уездным полуостровом. Порт, яхт-клуб, пляжи, секс-бомбы загорают на трубах слива заводских отходов. Паша Животное сказал мне, что ему кристально ясно, почему Таганрог не стал Южной культурной столицей.

– Это ёбаная подсолнечная блокада, – заявляет он. – Таганрог окружён подсолнечным войском. Культурное развитие невозможно, когда ты днём и ночью лузгаешь семечки. Пока мы не вырубим этих засранцев, не выжжем кислотой их корни и не засадим тут всё тюльпанами и марихуаной, культурного роста не будет.

Рано утром прибываю в Ростов-на-Дону. Час на электричке до Таганрога, пятнадцать минут на маршрутке, и я дома. Мама в ночной смене на заводе «Ныктэ», в переводе с корейского – «Волк». Раньше это был комбайновый завод, так что рядом с ним до сих пор стоит комбайн-памятник в стиле постмодерн (то есть настоящий комбайн на постаменте). Теперь здесь собирают корейские автомобили. Мама работает в охране: смотрит в мониторы, чтобы никто опять не вынес по частям авто модели «Секунда» или «Солярис».

Мой дом и железная дверь подъезда. За ней ещё одна: деревянная, с маленькими застеклёнными оконцами. Одно выбито. Сам выбил в том году, в первую зиму после армии. Мама лежала в больнице, я навещал её после работы, а однажды вечером пригласил в гости девушку, которую любил. Она явилась, мы включили «Стиляг» Тодоровского. Не успел Гармаш допеть «Человека и Кошку», как я попытался деву поцеловать, однако ей эта идея не понравилась.

Я просил её остаться, а она просила меня вызвать ей такси. Я вызвал, проводил её до него, в подъезд возвратился и с размаху саданул кулаком по стеклу в двери. Осколки зазвенели на весь подъезд, но никто из соседей не вышел. Кисть словно бы запылала, и поверхность её кожи покрылась алыми точками, которые быстро выросли в капли, а затем в струйки крови. Порезы стремительно набухали, боль предлагала закричать. Я поднялся домой, сел на кухне и долго смотрел на капающую на линолеум кровь. В комнатном свете в ранах заблестели маленькие осколки. В них я видел, как та, которую я люблю, едет по заснеженному тёмному городу в дынно-жёлтом своём такси, видел и безмолвно предпочитал, чтобы она была рядом.

Наконец я пошёл в ванную, ополоснул руку холодной водой, достал пинцетом осколки стекла, обработал раны йодом и забинтовал.

Полгода минуло с тех пор, а новое стекло так и не вставили – во имя памяти о нас. Когда-нибудь здесь будет цветной мемориальный витраж с аллегорическим изображением сцены, где я сажаю ту, что люблю, в такси.

Родительский дом в три комнаты. Пурпурные и вердепомовые обои. На исцарапанном мной в детстве линолеуме спущенные знамёна эпохи – ковры. Однажды мы низвергли их со стен и ни о чём не жалеем. В одной комнате раньше жили мама с отчимом, в другой – бабушка с дедом, а в третьей – проходном зале – я да черно-белый кот Марс. Однажды мы с классом на выходные поехали на базу отдыха, а когда я вернулся домой, Марса не было. Я заметил это только на следующий день и спросил маму, где кот. Она сказала:

– Я отдала его родственникам в деревню.

– Почему ты меня не спросила?

– Ты даже не сразу заметил, что его нет. Не так уж он был тебе нужен.

Вслед за котом отсутствовать стали дедушка с бабушкой – убыли в лучший мир почти синхронно. Затем отсутствовать стал отчим – новая семья. Мы с мамой остались вдвоем. И вот много лет спустя я вернулся из Питера, она – с работы. Обнимаемся. Садимся завтракать.

– Что скажешь, сын?

– Переезжаю, мама.

Мама понимающе кивает – она была готова.

– Кто она? Танцовщица?

– Ох, да откуда ты всё знаешь?

– Просто догадалась.

Мама у меня – Шерлок Холмс в брюках. Ещё до появления соцсетей она всегда знала где я, с кем и в каком состоянии. Материнские инстинкты выше логики и интуиции. Если женщина тебя родила, она кое-что про тебя знает.

– Чем будешь на жизнь зарабатывать? – спрашивает мама.

– Всё тем же. Пока не подвернётся что-нибудь стоящее.

– Ну, езжай с Богом.

– Я думал, тебе не понравится, что я оставляю тебя одну.