Мои любимые авторы не скупились на щедрые обещания научить заклинанию духов или дьяволов. Я с жаром принялся этому учиться.

Когда я достиг 17 лет, мои родители решили отправить меня в университет города Ингольштадта. Уже назначен был день отъезда, но прежде, чем он наступил, в моей жизни произошло первое несчастье, словно предвещавшее все дальнейшее.

Моя любимая Элизабет заболела скарлатиной. Она болела так тяжело, что жизнь ее была в опасности. Моя матушка стала ухаживать за больной, и ее неусыпная забота победила смертельный недуг. Элизабет была спасена, но для ее спасительницы эта жертвенная забота оказалась роковой. На третий день моя матушка почувствовала себя плохо, и высокая температура сопровождалась самыми тревожными симптомами. Скоро стало ясно, что болезнь идет к печальному концу.

Но даже на смертном одре она продолжала думать обо мне и Элизабет. «Дети, – сказала она, – я всегда мечтала о вашем союзе. Это мое заветное желание». Это были ее последние слова, и душа ее отлетела.

Мы все были в отчаянии. И не могли примириться, что навеки угасло сияние любимых глаз. Но мы так любили друг друга, что всеми силами старались утешить и поддержать нашего старого отца, и хоть сколько-нибудь моего маленького брата и дорогую Элизабет.

Мой отъезд в Ингольштадт, отложенный из-за этих печальных событий, был теперь решен снова. Мы засиделись допоздна, и никто не мог произнести неизбежное слово «Прощай». Я бросился на сидение экипажа, уносившего меня от моих любимых, и с трудом сдержался, чтобы не разрыдаться.

Путь в Ингольштадт был долог и утомителен. Наконец, моим глазам предстали высокие белые шпили города. Меня направили к господину Кремпе, профессору естественных наук. Это был грубоватый человек, но большой знаток своего дела. Он задал мне несколько вопросов и был поражен моими ответами. «И вы в самом деле потратили столько времени на изучение подобного вздора? Боже! В какой же пустыне вы жили, если никто не сообщил вам, что вы увлеклись выдумками и бреднями?»

Я был, конечно, несколько растерян, но ничто не могло поколебать доверия к моим кумирам.

Я стал посещать лекции других профессоров. Наиболее значительными мне показались исследования господина Вальдмана. Свою лекцию он начал с обзора истории химии, и сделанных в ней открытий. Но это были все те же, хорошо известные мне, представители науки, которые, надо признаться, в своем роде, совершали истинные чудеса. Они исследовали природу в ее сокровенных тайниках. Они поднимались в небеса, узнали, как движется в нашем теле кровь, и из чего состоит воздух, которым мы дышим. Они повелевали небесным громом, землетрясениями, и, главное, они проникли в тайны невидимого мира.

Таковы были слова профессора, вернее, слова судьбы, произнесенные на мою погибель. Он затрагивал одну за другой сокровенные струны моей души. «Если столько уже сделано, – думал я, – Уверен, я сделаю больше, много больше, и приобщу человечество к глубочайшим тайнам природы».

В тот же день я посетил дом господина Вальдмана. Я сказал, что его лекции во многом уничтожили мое предубеждение, и теперь я во многом принимаю учение современных химиков.

Он провел меня в свою лабораторию и объяснил назначение различных приборов. Он вручил мне также список книг, с которыми, по его мнению, я обязательно должен был ознакомиться.

С того дня естествознание и, особенно, химия, стали почти единственным моим увлечением. Господин Вальдман стал моим истинным другом и учителем. Благодаря моему увлечению и упорству я, разумеется, добился немалых успехов. Я поражал студентов своим усердием, а своих наставников – глубокими познаниями. Теперь Корнелий Агриппа уже не казался мне столь уже великим ученым. Я надеялся, что новые знания приведут меня к великим научным открытиям.

И, действительно, к концу второго года я придумал некоторые усовершенствования в химической аппаратуре, завоевавшие мне в университете признание и уважение.

Особенно занимало меня строение человеческого и вообще любого живого организма. Где, часто спрашивал я себя, таится жизненное начало? Я особенно тщательно изучал физиологию.

Если бы не моя одержимость, эти занятия были бы тягостны и почти невыносимы. Для исследования причины жизни мне приходилось обращаться к смерти, требовалось наблюдать процесс естественного распада и гниения тела. Боязнь темноты была мне неведома, а кладбище представлялось лишь местом упокоения мертвых тел, которые из обиталищ красоты и силы сделались добычей червей.

Я исследовал причинные связи перехода от жизни к смерти, и от смерти к жизни, как вдруг среди полной тьмы блеснул внезапный свет – столь ослепительный, что я, потрясенный, мог только удивляться, почему после стольких гениальных людей, изучавших этот предмет, именно мне выпало открыть великую тайну.

Ценою многих дней и ночей нечеловеческого труда и усилий мне удалось постичь тайну зарождения жизни; более того, – я узнал, как самому оживлять безжизненную материю. И это дано было мне, только мне, Виктору Франкенштейну.