Марго

Дурной сон с силой выталкивает меня в реальность, охватив бессмысленным страхом, интуитивным сигналом, что должно что-то произойти, или уже успело свершиться. Резко поднимаюсь с кровати, бросая беглый взгляд на небольшой беспорядок в комнате, который видимо не успела заметить с вечера. Или с ночи? Когда я там точно явилась от Леськи, уже и не помню?

С приездом отчима всё чаще приходится скрываться у неё, нет никакой возможности уединиться в собственном доме, только спрятаться за закрытой дверью, заткнуть уши наушниками и терпеть до его новой командировки.

Чёрт. Странное предчувствие не проходит, а голодной кошкой скребет на душе, в изощрённой пытке впиваясь когтями, буквально с мясом вытягивая жилы перед лицом страшных опасений, уже отнюдь не продиктованных обычным сновидением.

— Только не это, — простонав, срываюсь с места.

Под ногами разбросаны незначительные мелочи, кто-то явно пытался скрыть следы своей возни в чужих апартаментах. На столе среди конспектов и тетрадей наспех наведен порядок, на первый взгляд изменения не бросающиеся в глаза, но только не для меня. Для той, у кого каждой вещи отведено своё место.

Верхний ящик комода задвинут не до конца, мешает лямочка пеньюара, зажатая и свисающая с боку. Больше всего меня беспокоит именно этот ящик, а вернее его содержимое, там должны быть припрятаны деньги, те что я не успела положить на карту, по глупости думая, что это достаточно надёжное место для их временного хранения. Сверточка на месте нет…

Мысли пускаются в галоп наперегонки с пульсом, который от обиды и чувства безысходности, грозит своей частотой разорвать мне сердце.

Замалчивать, тихо поскуливая в углу, я не намерена, слишком большая потеря. Снимаю футболку, отбрасывая её на спинку стула. К чёрту теперь уже педантичность, минувший обыск вдребезги разбил планы, все к чему я шла, на что копила.

Поспешно надеваю шорты, неуклюже застревая в узкой штанине, сильнее психуя, когда непослушные пальцы не могут справиться с молнией. Бегунок то и дело закусывает джинсу, натужно скрипя тканью только я принимаюсь с силой застегивать молнию. Лишь с третьего раза мне удаётся застегнуть замок и натянуть топ, который я не глядя достаю из комода.

Потирая лицо, отправляюсь на кухню, превозмогая закручивающуюся в затылке головную боль.

— Кто вчера был у меня в комнате? — резко спрашиваю я, откуда-то вдруг набравшись жесткости в голосе.

Вид убийственно виноватых глаз, не позволяет мне высказаться теми бранными словами, которые жуткой горечью расползаются во рту. Делаю пару глубоких вдохов, чтобы глубже затолкать негодование и злость, прежде чем продолжить, подходя к столу.

— Я же просила всего об одной простенькой услуге — не входить ко мне в комнату без спроса и в моё отсутствие, — боль стремительно добирается до висков, пульсируя в тех адской барабанной дробью. — Неужели, так сложно? Ма, ну чего молчишь?

Я сбита с толку её дурацким молчание, ведь она всегда либо стыдит меня, либо кидается рьяно оправдывать своего "прихлебателя", никаким другим словом и язык у меня не поворачивается назвать это жалкое подобие мужика. Наклоняюсь, нависнув над матерью в решительной позе и распластав ладони на столе, касаюсь пальцами кружки, на удивление холодной для утреннего кофе. В нос тут же ударяет кисловатый запах и его-то точно не спутать ни с чем. Молодое вино, частый спутник депрессивных вечеров моей родительницы.

Но для утра это уже слишком.

Успеваю перехватить кружку, решительно подношу её к лицу, чтобы втянуть ноздрями ненавистный тяжёлый букет Изабеллы и обличить порок мамы, её слабость и неверие, что жизнь и без алкоголя способна радовать.

— Детка, не надо…

С грохотом и попутными визгами отправляю посудину в раковину, открываю кран, чтобы смыть пурпурное пятно. Жаль также просто не смыть позора, тенью маячившего в нашей семье.

— Клянусь, я брошу.

Слушаю её вполуха, но не потому что давно уже утратила веру в многочисленные клятвы завязать, а потому что шум в ушах не позволяет различать фразы, которые звучат нелепо и коряво, не внушая никакого доверия.

— Сегодня совсем невмоготу, — стоит на своём, бьётся до конца, а мне мерзко от того, в кого она превращается, на какое дно опускает всех нас. — Ри-та-а, — наконец прикрикивает мать, отчаянно хватая меня за руку, пресекая розыскные мероприятия. Мешая из последних сил, но не сбавляя прыти, впрочем, как и я. Уж лучше бы она так боролась с собственной пагубной привычкой, чем с дочерью, чьи намерения отыскать припрятанную заначку, лишь с благой целью, а не в отместку за погром в личных вещах.

Тянусь по инерции к дверце последнего шкафчика, совершенно не ощущая давления пальцев, плотным кольцом сжатых на моём запястье. Такое рвение меня остановить, срабатывает как катализатор: раз не дают открыть шкаф, значит я на верном пути, точно так же как и мама — на пути к алкоголизму. Недаром ведь говорят: "первый признак — выпивка в одиночку."

Осознание полученной пощечины приходит гораздо раньше и самого звука резкого и, хлесткого, содрогнувшего мимолетную тишину. И самой боли, горящей теперь жгучим отпечатком ладони на моей щеке.