Пока устрашающие картинки перед глазами, ярким калейдоскоп сменяют друг друга под невнятные стоны отчима и надрывные всхлипы матери, я безуспешно стремлюсь оценить всю ситуацию в целом и состояние присутствующих по отдельности.

Руки и лицо Макеева делают его похожим на мясника, заляпанного непонятно чьей кровью, не давая адекватной оценки кому досталось больше. Тогда как на чёрной одежде не разглядеть бурых пятен, о них можно только догадываться. Отчим и вовсе, головой лежит в кровавой луже, без наигранности корчась всем телом.

Мама не удостаивает меня вниманием, склоняясь ниже над пострадавшим, но на секунду мне даже кажется, что она просто виновато отводит от меня глаза. Боясь встретится взглядом с моим обвиняющим выражением лица, с болью, которую я испытываю уже очень давно из-за её слабости и бездействия.

— Макс, — шевелю одними губами, не в силах ничего произнести вслух, оставляя глупую затею — будить в матери совестливость.

Он поднимает нечитаемый взгляд, кривит полноватые губы, старательно изображая спокойствие, которое скорее всего растерто и размазано на его кулаках. После секундного промедления, хлопает себя по карманам, ища сигареты, но тех там нет, они лежат во внутреннем кармане косухи, надетой сейчас на мне.

Вдох-выдох… без нервов, достаю смятую пачку. Вдох-выдох… сама прикуриваю сигарету, давлюсь кашлем, всё же вдохнув первый дымок.

— Максим, — обхватываю ладошками осунувшиеся вмиг щёки, попутно стирая с них красные метки, совершенного возмездия. Внутри всё как-то сжимается и начинает саднить от чувства вины, ведь он за меня заступился. — Макс, ты меня слышишь?

Покорно жду, когда же после очередной затяжки, он мне ответит, но сквозь пелену слез, замечаю лишь неуверенный кивок и то потому что руками синхронно дёргаюсь с наклоном его головы.

— Зачем, зачем ты сюда рванул? — бессовестно трогаю и разглядываю скулы, подбородок и, явно подбитый глаз. — У тебя что-то болит?

— Нет, — выдавив сипло, почти неслышно, отводит руки от своего лица.

— Пойдём, надо умыться.

— Я сам, а ты лучше тут разберись.

Кроме недовольства в голосе, я слышу и другую интонацию. Не могу толком разобрать, но это что-то подозрительно похожее на сожаление.

— Нужно вызвать скорую, — обращаюсь к маме, дождавшись когда за Максимом закроется дверь в ванную.

— И полицию.

Я не верю своим ушам, она собирается обрушить на Максима гнев Фемиды, покарать его за справедливый самосуд над тем, кто посмел меня обидеть.

— Мам, ты сломаешь ему жизнь, как Лешке.

Опускаюсь перед ней на колени, не заботясь ни об их чистоте, плюхаясь на грязный пол. Ни о своей опущенной гордости, прося за Макса, уповая на последние остатки маминой благоразумности.

— Детка, — как же приятно и тепло звучит это знакомое слово, покрывая кожу мурашками от нежности в мамином тембре голоса. — Я знаю, что в твоих глазах я давно опустилась, но неужели ты думаешь, что я позволю тебя насиловать?

Слёзы жгут глаза и в горле дерет, подкатывающая истерика, рвущаяся без спроса, выползающая на заботливые слова мамы, как на приманку.

— Я позвоню Рогозину, бытовая ссора, более чем удовлетворит участкового.

— Спасибо.

Срываюсь с места, бегом нагоняя Макса и поравнявшись с ним, со всей имеющейся силой дёргаю за широкую лямку спортивной сумки.

— Ты идиот, Макеев. Так нельзя рисковать, — встаю напротив него, чтобы видеть реакцию на свои слова. — Ни собой, ни другими людьми.

— А молча терпеть можно? Я не экстрасенс, блин, чтобы догадываться, какая хрень случается в твоей жизни, — кидает под ноги сумку с моими вещами, собранными ещё днем. — Ты мне даже не сказала, что этот мудак продал кота и поднял на тебя руку. А сегодня и хрен поднял. И если бы я знал это изначально, то давно забрал бы тебя отсюда.

— А зачем? — выуживаю признание, затаив дыхание, боясь лишним движением спугнуть чувства, которых мне так от него не хватает.

— Ты своим упрямством и способностью влипать в неприятности, напоминаешь мне Альку. И если я её не уберег, то…

— Вот только не надо проецировать свое прошлое на моё настоящее. Я не твоя сестра и не требую заглаживать передо мной вину, — в опустившихся уголках губ замечаю хорошо скрытую грусть, но проявлять чувство жалости к Максиму не хочу. Мне тоже больно и обидно, что он не замечает очевидных вещей, упорно продолжая ассоциировать меня со своей сестрой, упиваясь взваленным на себя чувством вины. — Ты ещё больший идиот, раз не видишь, что нравишься мне. Один брат у меня уже есть, другого мне не надо.