Дед прокашлялся, выбросил окурок и прислонился к дереву.

– Женился! На бляди. И жил с нею. Чем не подвиг?

С участка соседей послышалось тоненькое, ласковое «Рыжик, Рыжик, кис-кис-кис!», и громко замяукал кот.

– О… вспомни говно…

– А зачем жил?

– Как зачем? – изумился дед. – Помереть-то немудрено! Ты проживи поди!

– Так одному ж можно, без блядей и сук.

– Одному… Ебать сам себя, что ли, будешь?!

Старик засмеялся, а за ним и Виктор тоже не удержался – уж больно хорош был дед: сердитый, да добрый какой-то, бесхитростный, словно дитя несмышленое. Они посидели еще какое-то время, то говорили о житье-бытье, то просто молчали, и было им хорошо вдвоем.

– Слышь, Иван, мне дай ворота приварить.

– Давай, отец, я лучше сам приду.

Старик тяжело поднялся и, волоча ноги, пошел с участка прочь, будто обиделся, что ему сварочный аппарат не доверили, но прежде чем выйти за ворота, произнес:

– Сам так сам. Давай я тебе суку свою пришлю. Она тебе дом приберет.

Виктор хотел было отказаться, да вдруг неожиданно ляпнул:

– А пусть приходит.

И минут через десять пришла «его сука». При ней было ведро, куча тряпок и две пачки чайной соды.

– Не сказал? Деду-то? Про сто тыщ?

– Нет, я ж обещал…

Она немного расслабилась телом, мягче будто стала.

– А звать тебя как, сынок?

– Иваном.

Старушка тихонечко засмеялась.

– Я тебя Витей звать буду. А что ты так смотришь? Сынка моего так звали.

Она прошла на крыльцо, выложила тряпки и пачки с содой и отправилась к большому баку, подставила под кран ведро и пустила воду. Виктор поразился тому, как она все знает в этом доме, будто уже не в первый раз здесь прибирается.

– Ты картошку-то садить будешь иль как?

– А сын ваш, Виктор, он жив?

– Тогда мы посадим. Вот тут, – показала она рукой на землю за сараем. – Земле плохо, если она не родит. Все равно что женщине. Земля рождать должна. Иначе тебя сожрет. А ты вон какой красавец, тебе жить да жить.

Виктор махнул рукой – сажайте. Он взялся было доварить мангал, но ему почему-то хотелось смотреть, как эта женщина будет мыть его дом, но она повернула кран и отослала новоиспеченного Ивана к себе:

– Вить, уважь старика. Иди выпей с ним. Я и стол накрыла уже. А я пока тебе тут все намою.

– А где остальные двадцать шесть домов?

– А и не было их.

– А ваш какой?

– Наш первый. Ласточкина, один.

– А этот почему двадцать седьмой-то тогда?!

– А все потому же. Сынок мой.

– Витя?

– Другого у меня не было. Двадцать седьмого мая родился. Вот и решили, дом двадцать семь по улице Ласточкина.

Виктор взял ведро, полное воды, и понес к дому. Старушка засеменила за ним.

– Так это ваш дом?

– Был. Продали. Дед так решил. Он его сам построил. И дерево вон, – она показала на могучую березу, возле которой лежало бревно, – тоже он садил.

– Выходит, только сына не вырастил, – сказал Виктор, ставя ведро на крыльцо.

Старушка утерла глаза концом платка и завозилась с тряпками, которые принесла для уборки.

– Поди, поди, Витюш, не зли старика.

И Виктор пошел, прихватив сварочный аппарат.

На уютной веранде дома номер один по улице Ласточкина сидел в ожидании старик.

– Явился! – ворчливо поприветствовал дед и добавил: – Иван… – произнес так, будто это было слово обидное, обзывательное. – Куды, куды зад свой пристраиваешь?! – возмутился он. – Сперва иди ворота мне привари… Дармоедов не надо нам…

– Хорошо, отец, – улыбнулся Виктор, этот сердитый старик нравился ему все больше.

Дед вытащил удлинитель. Виктор надел маску и приварил нижнюю петлю у ворот. Затем попробовал – открывалось тяжело и с неприятным высоким визгом. Хотел было смазать, но дед не позволил:

– Не надо.

– Так неудобно же будет открывать. Особенно хозяйке твоей.

– Пусть помучается. Может, надорвется, – сказал дед, сворачивая удлинитель, как ковбой лассо. – А может, я надорвусь. Идем. Сделал дело – выпивай смело.

Они прошли к веранде, где был заботливо накрыт стол.

– Помру, ты стерве не помогай. Ни в чем. Пусть помается без меня, – сказал дед, усаживаясь за стол и открывая бутылку. – Меня похорони. Камень могильный отлить умеешь?

– Не доводилось.