В данный момент повествования, после очередного унизительнейшего свидания с нашим монстром-продюссером, я в сердцах, в который уже раз, сказала Валере (который готов был, в его тогдашнем положении, терпеть что угодно, надеясь на результат) и себе, что оно было последним. Моё терпение лопнуло!

Здесь-то и застал меня звонок Арсения.

— Мне нужно с тобой встретиться. Срочно, — сказал он дрожащим, тонким от волнения голосом.

В первый момент, когда я его увидела, я еле удержалась, чтобы не отшатнуться — я увидела молодое лицо, иссушенное горем. И это всего за несколько месяцев!

Когда он сбивчиво рассказал мне всё, что случилось за эти три, с небольшим, месяца и описал мне ситуацию на сегодняшний день, моим первым, очевидно идиотским, вопросом был, знает ли обо всё этом Ксения. Видимо, подсознательно, несмотря ни на что, я всё ещё держала её за самого главного человека в жизни Арсения. Естественно ту Ксению, бывшую, не сошедшую с ума на почве ревности. И опять же, как мне свойственно, принимая желаемое за действительное, верила, что это сумасшествие было временным, проходящим, что разум и логика должны, в конце концов, взять своё.

Ксения была очевидно не в курсе, так как никаких контактов за всё это время между ними не было. Арсений знал, что она приезжала в Лондон, прожила какое-то время в его квартире, и уехала. Я же, позвонив ей пару раз вернувшись в Париж, и не застав, ограничилась тем, что подбросила ей в почтовый ящик украденный мною паспорт. Без всяких объяснений. Анонимно. Так было проще всего.

Сейчас Арсений пытался, как он объяснил, осмыслить сложившееся положение спокойно, со стороны. Чтобы действовать более эффективно, использовать все возможности.

Видимо, именно для таких случаев психическая самозащита личности предусмотрена самой природой. Иначе выдержать всего, свалившегося на него за это последнее время, не было бы никакой возможности. Теперь у Арсения настало, казалось бы, немыслимое в этой ситуации, чувство полной отстранённости, как будто всё это происходило не с ним. Что всё это только дурной сон, вот сейчас он проснётся, и это страшное наваждение исчезнет. Всё опять станет как прежде. Ника. Жизнь. Всё навсегда. Не может же эта мелодраматическая фраза про смерть, которая, единственная, может их разлучить, стать вдруг сбывшейся повседневной реальностью.

— Врачи сказали, что та относительная стабилизация, в которой она находится сейчас, может оказаться очень кратковременной, — констатировал он, нервно потирая свои тонкие запястья. — Она же ведёт себя так, как будто кроме этой проклятой беременности, спровоцировавшей её болезнь, ничего больше не существует. И последняя, в смысле болезнь, рассосётся сама собой. С таким же успехом можно ждать, что рассосётся беременность.

— Материнский инстинкт, — сказала я, — она ждала этого всю жизнь.

— Перестань! — горько прервал меня Арсений. — Никакого такого инстинкта не существует. Это миф. Посмотри на мою мать, например. Она родила меня бездумно, и всю жизнь обо мне заботились другие люди. Её так называемый инстинкт проснулся, когда ей стукнуло сорок пять, а в моей жизни появилась женщина, которую она вдруг посчитала своей соперницей. И ты знаешь, во что это вылилось. Так что оставь пожалуйста.

— Это крайняя, извращённая сторона того же инстинкта! — настаивала я. (Он поморщился.) — И, потом, может Ника права? Может быть, действительно всё обойдётся. Речь всё-таки идёт о её здоровье. Может быть, она чувствует то, что никакими анализами определить невозможно.

— Это позиция слабых — отрицать очевидные факты, — сказал Арсений. — Я больше верю в реальные показатели анализов, чем в чьи бы то ни было ощущения. И если её можно спасти, то только применив все последние достижения медицины в этой области.

— Чего ты ждёшь в этой ситуации конкретно от меня?

— Ей, перед второй, главной операцией, срочно нужна химиотерапия. Она отказывается наотрез. Из-за беременности. Не поддаётся ни на какие ультиматумы врачей. Ни на мои уговоры.

— Ты думаешь, она послушает меня?

— Не знаю. Я в отчаянии. — Он прикусил губу, видимо, чтобы сдержать слёзы. — Может, ты найдёшь аргументы, которые на неё подействуют? Которых не нашёл я?

Это был крик отчаяния. Попытка уцепиться за соломинку. А у меня, как видимо и у всех нормальных людей в момент трагического известия, сработал тот же самый инстинкт самозащиты — сначала не поверить страшным фактам, а потом попытаться их передёрнуть. Мне нужно было время, чтобы переварить всё услышанное. Чтобы понять, какой ад сейчас творится в душе Арсения. И, к тому же, я не представляла, что могу сделать в этой ситуации? И нужно ли? А вдруг, действительно всё обойдётся? В такие моменты гораздо удобнее быть «слабой».