– Ты же пиво пьешь?

– Ага, – удивленно кивнул он.

Бутылка цокнула по исцарапанной стойке.

– Ну кончай, кончай! Убери это, шкет.

– А. – Он в недоумении сунул деньги обратно в карман. – Спасибо.

Бармен цыкнул зубом из-под стога усов.

– Ты куда, по-твоему, пришел? – Покачал головой и удалился.

Пальцы забрались в карман рубахи, щелкнули ручкой. Он насупился, замер над неким нутряным трением: открыл тетрадь, занес ручку, макнул.

Так я делал это раньше? В процессе, ручкой к бумаге, он будто никогда в жизни не делал больше ничего. Но брось хоть на миг – и будто не только не делал этого никогда, но неведомо даже, начнет ли снова.

Разум ушел в пике, ища видения отточенного гнева, а рука все ползала, и черкала, и переставляла брызги видения. Ее глаза высекли дюжину слов; он выбрал то, что лучше уравновешивало предыдущее. Ее отчаяние высекло еще дюжину; он копался в них, стискивая зубы, проясняя. И дальше проясняя. Опять уставился на клетку, пока не подступили опасные излишества, а затем обратился к ней. Невразумительное время спустя он поднял руку, сглотнул и отступил.

Воткнул шариковую ручку обратно в карман. Кисть, мертвая и уродливая, упала на бумагу. Ворочая языком в глотке, он ждал прилива сил, чтобы переписать. Из шума сложились звуки. Он заморгал и различил бутылочную пирамиду на бархатном заднике. Сквозь пальцы посмотрел, как завитки чернильных черт отшелушиваются от смысла. Взял пиво, надолго присосался, отставил бутылку и снова уронил руку на бумагу. Но рука влажная…

Он перевел дух, повернулся, глянул влево.

– Э… здрасте, – донеслось справа.

Он повернулся вправо.

– Я в том конце сидел – как увидел, сразу подумал, что это вы. – Синяя саржа; узкие лацканы; волосы цвета белого перца. – Я так рад, что мы встретились и вы живы-здоровы. Я не могу описать, до чего меня расстроила эта история. Отчасти бессовестно так говорить, пожалуй: пострадали-то вы. Я давненько не сталкивался с такой мнительностью, такой изоляцией. – Лицо – точно у ненадолго угомонившегося тощего пожилого ребенка. – Я хочу вас угостить, но говорят, что спиртное здесь не продают. Бармен?

Перебирая кулаками по дереву, блондинистой гориллой приблизился бармен.

– Можете смешать «Текилу санрайз»?

– Не усложняйте мне жизнь и возьмите пиво [16] .

– Джин с тоником?

Бармен размашисто кивнул.

– И моему другу повторить.

Горилла козырнула указательным пальцем ко лбу.

– Прямо удивительно, – высказался Шкедт в воцарившееся между ними ощущение утраты, – видеть вас здесь, мистер Новик.

– Да? – вздохнул тот. – Я сегодня один. У меня целый список мест, которые, говорят, надо посмотреть, пока я в городе. Довольно странно. Я так понимаю, вы знаете, кто я?..

– Из «Вестей».

– Да, – кивнул Новик. – В передовицы я еще не попадал. И мне такого уже хватило – я теперь ценю свою анонимность. Что ж, мистер Калкинз считал, что делает доброе дело; он хотел как лучше.

– В Беллоне очень трудно потеряться. – На то, что принял за легкую нервозность, Шкедт откликнулся теплотой. – Я рад, что про вас прочел.

Новик задрал перченые брови.

– Ну, потому что теперь я и ваши стихи почитал, да?

– А если бы не наткнулись на меня в газете, не стали бы читать?

– Я не покупал книжку. У одной женщины была.

– Какая?

– «Паломничество».

Тут Новик опустил брови.

– Вы не читали внимательно, несколько раз, с начала и до конца?

Он потряс головой, почувствовал, как трясутся губы, и закрыл рот.

– Хорошо, – улыбнулся Новик. – Тогда вы знаете меня не лучше, чем я вас. Мне на секунду почудилось, что за вами преимущество.

– Я только полистал. – И прибавил: – В туалете.

Новик расхохотался и выпил.

– Расскажите о себе. Вы учитесь? Или пишете?

– Да. То есть пишу. Я… поэт. Тоже. – Интересное заявление, решил он. И приятно было произнести. Любопытно, как откликнется Новик.

– Очень хорошо. – Так или иначе, обошлось без удивления. – Беллона вас вдохновляет, вы здесь работаете больше?

Он кивнул.

– Но я никогда не публиковался.

– Я разве спрашивал?

Шкедт поискал суровости; нашел мягкую улыбку.

– Или вы хотите опубликоваться?

– Ага. – Он развернулся вполоборота. – Как публикуют стихи?

– Если б я знал, я бы, наверно, писал гораздо больше стихов.

– Но у вас-то теперь проблем нет – и в журналах, и вообще?

– Почти все, что я теперь пишу, – Новик обхватил бокал обеими руками, – безусловно будет напечатано. Поэтому я очень осторожно выбираю, что записывать. А вы осторожны?

Первая бутылка пива опустела.

– Не знаю. – Шкедт отпил из второй. – Я недавно поэт, – с улыбкой признался он. – Всего пару дней. Зачем вы приехали?

– Что? – Вот на этот раз – легкое удивление; но совсем легкое.

– Вы наверняка знакомы с кучей писателей, всяких знаменитых. И с людьми в правительстве. Зачем вы приехали сюда?