“Какие?” – спрашиваю.

Следователь отвечает: “Я их вслух произнести не могу, но они у нас тут записаны”.

Показал большой лист, подшит к делу. Сверху листок поменьше, покрывает написанное, чтобы ему не быть на виду. Верхний листок одним краем приклеен к нижнему, отогнешь его, и видны эти слова, они тебе известны – ербондер те пуп и прочее.

“Это, – объясняю, – не про Богородицыно подпупие, как вы, видать, подумали. Эти слова совершенно ничего не значат, таких ни в одном языке нет. Я их сочинил по образцу срамных речений, чтобы когда в гневе захочу облегчить душу, матерно не лаяться”.

Вроде поверили, так новая беда поспела – Сигов с Платоновым через своих шпионов сыскали лихого человека, чтобы меня без всякого суда прямо на тот свет спровадить.

Прошлый год в Кыштымском, купцов Расторгуевых, заводе работные люди бунтовали. Зачинщиком у них был Климентий Косолапов, он со мной в остроге сидит. Арестант, а сторожа и караульные перед ним на задних лапах ходят. Жена к нему приезжала или не жена, черт их разберет, так Косолапов ее к себе провел, ночь целую с ней провалялся, и никто ему слова поперек сказать не посмел. Малый звероват и силушкой не обижен. Убьет, что ему терять? Дальше Сибири не зашлют.

На днях подсел ко мне, клешнями своими взял за горло, но не жмет, не душит. Я шелохнуться боюсь, сижу перед ним ни жив ни мертв. А он улыбается, голос ласковый: “У тебя, – говорит, – ваше благородие, шея жиром не заросла, удавить сподручно будет”.

У меня от страха голос пропал.

“За что?” – шепчу.

Он засмеялся: “Я кузнец, мое дело маленькое. Есть добрые господа, они мне за это спасибо скажут”.

Теперь ночами лежу без сна, слушаю, не идет ли. Знаем мы таких кузнецов – по голове молотом, отзовется золотом. Он в заводе за всю жизнь столько не скует, сколько Сигов ему за мою душу отвалит.

Тем только и укрепляюсь, что твержу из Псалтири: “Прозябоша грешные, яко трава, и поникоша все делающие беззакония”. Бог даст, это всё на Сигове с Платоновым исполнится.

Верю, Господь защитит меня сильной десницей своей, но и на тебя, брат, надеюсь. Не оставь родную кровь, напиши министру юстиции, князю Лобанову-Ростовскому, пусть он мое дело возьмет на контроль, а то не увидишь больше единственного брата.

Вопросные пункты по моему делу составлены так, что на половину из них отвечать нужно одно и то же, а во второй половине ни один пункт не позволяет ответить по существу дела. Поэтому отвечаю не по порядку номеров, а на все пункты разом, за исключением № 8 и №№ 19 и 20.

Я обличил злоупотребления управителей Нижнетагильскими заводами, за что был ими отставлен от должности учителя в заводском училище, а ныне лишен покровительства закона и взят под стражу. В остроге бросили меня в каморку с клопами и тараканами, в баню не водили, отчего тело мое покрылось вередами и пузырями, даже в церковь не пускали. Сторожа, сменяясь, в ночи бессонно жгли надо мной лучину, колодники в нечистой посуде смердящими руками варили мне пищу. В результате утеряно мной здоровье, которое есть первейшее благо жизни, но никто не хочет освидетельствовать мою болезнь, как того требует 109-я глава Высочайшего Уложения.

Управляющий Сигов обошелся со мной как с извергом человеческого рода и величайшим преступником. Его холуи – Рябов с горным исправником Платоновым вытащили меня, словно бесчувственную колоду, из дому и неодетым, в халате, влачили по улице, чтобы устрашить народ и похвалиться дерзким могуществом своим. Видя это, многие сочли меня погибшим. В страхе они давали фальшивые показания и отрекались от прежних.

Солдаты горной роты отреклись от своих слов, что Сигов солдатских детей пишет в крепостные и солдаток гоняет к дровосушным печам на работы, чего по Горному уставу не положено. На Винновском прииске работные люди отказались от жалобы на приказчика Рябова – тот по своему холуйскому рвению овечьими ножницами головы и бороды им остригал, чтобы золотые пески в волоса не прятали. Иному и с кожей прихватывал, а теперь выходит, будто ничего такого не было.

Кричные мастера рассказали, что из получаемых за работу денежных плат прикупают на свой счет решетки для угля по 20 коп. каждая, а клещи, лопатки и фурмы велено им делать из отпущенного на крицы чугуна. Если же из этих криц урочное количество железа не выкуется, инструменты к выкованному железу не причисляют и за них вычитают из платы как за угар в чугуне. Исправник Платонов на заводах – государево око, ему бы за бедных людей вступиться вместо меня, но он Сигову слова поперек не скажет, получая от него секретное жалованье против казенного вдвое.

Имений у него нет, происходит из солдатских детей. Вероподобно ли, что казенного жалованья хватило ему в Екатеринбурге собственный трактир открыть? Называется “Кутузов”, на вывеске Михайло Илларионович в фельдмаршальском мундире, при всех звездах, ручкой к себе манит: заходи, мол, народ честной, выпей разведенной водочки за мое здоровье.

Сигов и Платонов угрозами понуждали людей от принесенных мне жалоб отказаться. Кто не хотел, тех сажали под замок, грозили солдатством, рудничной работой, плетьми, разорением, Сибирью. А на меня наклепали, будто я в своей мастерской яды варил, чтобы в Петербурге извести некую высокую особу, но им верить нельзя и под присягой.