– Неужели вы сомневаетесь?

– Боже мой, не знаю!

– Да, но министры так изворотливы.

– Право, герцогиня, сказал кардинал, нежно обвив рукой талию госпожи Шеврёз.

– Но, прибавила герцогиня, освобождаясь из рук кардинала: – мы ведь еще с вами не дождались дня взаимности интересов.

– Как, милая герцогиня! Всегда суровы!

– Любезнейший кардинал! Право я не могу служить королеве до такой степени, чтоб заступить ее место в делах любви. В мои лета не может быть недостатка в обожателях, чтобы я еще выслушивала по доверенности вздохи посторонних.

– Жестокая! Разве не занимаете вы первого места в моем сердце?

– Очень вам благодарна и темь более считаю это для себя честью, что вы заняты государственной страстью. Для развлечения с вас достаточно будет Марион де Лорм: тут может явиться нежность в назначенный час. А теперь поговорим о серьезном деле.

– Хорошо, потому что я пришел к благоразумию, благодаря вашей холодности и суровости.

– Вы увидите, что ошибаетесь, называя этими именами проницательную дружбу; необходимо вам написать к королеве.

– Мне написать к королеве! воскликнул кардинал, испытующий взор которого устремился на герцогиню.

– Не думайте, что я имею намерение скомпрометировать вас, сказала засмеявшись шаловливая фаворитка, которая угадала недоверчивость и чувствовала необходимость заслужить доверие.

– Что за мысль, герцогиня! Но к чему письмо?

– Право, монсеньер, вы меня удивляете: куда же девалось ваше искусство в дипломатии. Разве же мы не ведем переговоров державы с державой! Право я плохо служила бы вашему делу, если бы не торопила вас поспешить сообщением. Верьте мне, не теряйте чрезвычайно драгоценного времени этой встречи. Вы видели, что ваши верительные грамоты были приняты в первой аудиенции…. Ускорите же дело живым, настойчивым письмом. Видите ли, я знаю политику кабинета, с которым вы ведете переговоры; настала минута захватить сердце королевы. Не дайте же ослабеть впечатлению этого вечера – и близкий успех может увенчать вашу заботливость.

– Попытаюсь немедленно, отвечал министр, взяв герцогиню за руку; хотя бы для того, чтобы поскорее возвратиться потом к моему настоящему чувству; успех с Анной Австрийской представит мне только удовольствие интереса, а мы условились, что вместе будем искать интереса удовольствия.

– Вот что называется говорить немного смело, кардинал: это будет другой договор для обсуждения, и мы тогда увидим…. Умный министр не ведет рядом двух союзов, противоположных в их требованиях.

– Нет, герцогиня; но в то время, когда договаривается с одним двором, он по крайней мере поддерживает сношения с другим.

– Вот выказывается ваша природа: вы всегда Ришельё как в любви, так и в политике.

После этого разговора, в котором каждый из собеседников рассчитывал, что уловил противника, кардинал попрощался с госпожей Шеврёз, оставив фаворитку в убеждении, что она начала падение министра; в то время, когда он удалился, тоже будучи уверен, что могущество его приобрело две новые опоры, показав супруге Людовика XIII, что она может достигнуть раздела верховной власти ценой слабости, и намекнув на возвышение положения честолюбию герцогини.

На другой день рано утром в кабинет Ришельё вошел Боаробер, лицо которого уже расцвело от пяти или шести рюмок.

– Не угодно ли вашей эминенции, сказал веселый аббат – принять три драхмы веселого расположения духа. Я чувствую себя способным прописать рецепт.

– Благодарю, аббат, я всегда верю в другие предписания.

– А! понимаю, вы душой и телом преданы факультету любви.

– Не без осторожности, Боаробер.

– Можно быть уверенным, положившись на заботливость и благоразумие вашей эминенции…. Виват, монсеньер, продолжал веселый собеседник, потирая руки – я убежден, что обет священнического целомудрия чертовски скомпрометирован, когда сословие кардиналов объявило еду войну… Когда же наступит очередь простых аббатов?

– Бездельники, вы не ожидаете приказания начальников; вы уже давно ведете партизанскую войну против всякого рода воздержания.

– Я уже вот сто раз говорил, что это ошибка соборов! Осудите обжору на голод, вы из него сделаете мародера, грабителя. Разве аппетит рассуждает?

– Боаробер, это будет предмет для хорошей записки посоветоваться с Римским двором.

– Епископам, каноникам и кармелитам – нечего подписывать.

– Однако возвратимся к моим делам.

– Жизнь так коротка для развлечений, а вечность так долга для…. Но я слушаю вашу эминенцию.

– Я собираюсь писать к королеве и дать ей понять, если не окончательную цель моих намерений относительно ее, по крайней мере, желание быть впредь ее слугой…. Ты понимаешь меня, Боаробер?

– Да, монсеньер, но не без сильного смятения. Писать! Смею доложить вашей эминенции, что может быть, вы недостаточно обдумали.

– Напротив, аббат. Я вижу, что ты рассчитываешь на опасность такого рода переписки с королевой, которой я не раз возбуждал неудовольствие и ненависть. Но именно на этой-то опасности и надо основать ее доверие: подумай наконец, что, чувствуя у себя в руках важное средство погубить меня, ей не может прийти мысль, что я пренебрег опытностью и дошел до такого риска, питая ядовитое намерение.