Всё оказалось гораздо страшнее и неожиданнее.

Но размышлять об этом именно сейчас я не собирался, зная, что для душевных терзаний у меня будет более, чем достаточно времени в клетке.

– Почему тебя называют зверем? Из-за клыков?

Мне нельзя было раскрывать себя. Это было первым, чему научил меня отец в самом раннем детстве.

Кто узнал о моей сущности – должен был умереть в ту же секунду. «Но запомни, что смерть этих невинных всегда будет на твоей совести, сын! Ибо в твоих силах сделать так, чтобы не узнал никто!»

Но ведь уже многие знали…

Вся лаборатория.

Все эти чертовы карлики в белых халатах, которые должны были уже давно умереть самой ужасной из всех возможных смертей!

– Из-за них тоже, - в конце концов медленно кивнул я, видя, как Мишка быстро подняла лицо, посмотрев на меня снизу вверх и прошептав:

— Это секрет, да? Не можешь говорить об этом?

– Не могу.

Девушка быстро закивала, опять ложась на мою грудь и больше не пытаясь ничего спрашивать о запретном, даже если я знал, насколько ей было интересно.

– Почему «Мишка»?
– протянул я, осмелев этой ночью настолько, что прикоснулся к ее ароматным блестящим волосам, лениво наматывая прядь вокруг своих пальцев, в желании узнать о ней столько, сколько она сможет рассказать.

– Даже не знаю, кто первым назвал меня именно так, - пожала плечами девушка, лениво, но теперь спокойно рассматривая лес, и не собираясь слезать с моего тела, даже если я касался ее смело и жадно.
– Сколько себя помню мы с братом были Мишка и Миха – Микаэла и Михаэль.

– У твоего отца странное и весьма искаженное понятие о юморе, - сухо отозвался я, подумав, что он отлавливал тех, кого называл «зверолюди» с сущностью медведей, при этом своим детям дав подобные медвежьи прозвища.

– …он в принципе довольно сложный и непредсказуемый человек, - уклончиво и грустно выдохнула Мишка, и ее боль прошлась дрожью и по моему телу. Слишком болезненной и открытой она была. Как содранная заживо кожа. Но лучше так, чем всю жизнь видеть принца на белом коне, не осознавая, что за этой маской скрывается истинное чудовище.

Мои мысли сами по себе вернулись в тот день, когда я лежал обездвиженный и беспомощный на операционном столе, слыша голоса тогда еще незнакомых людей и с ужасом понимая, что они собирались сделать с девчонкой.Я проговорил достаточно сдержанно, но в голосе все равно слышалось рычание, потому что я не смог сдержать своей ярости:

– Он. Твой отец. Не обижал тебя?..

Слыша тяжелые и опасные вибрации в моем голосе, девушка снова подняла голову, всматриваясь в мои глаза несколько секунд, словно пыталась понять сорвусь ли я сейчас или удержусь, быстро покачав головой:

– Нет! Конечно, нет! Просто… - она опустила пушистые ресницы, пожав плечами, и пытаясь сделать вид, что ей все равно, даже если это было совсем не так, и я остро чувствовал ее боль и усталость, когда девушка продолжила.
– …он никогда не верил в меня. Не так, как в брата. Считал, что мне достаточно рисовать и хорошо выглядеть. Знаешь, когда я получила первую медаль по ботанике еще в младших классах, то была гордой и счастливой, надеясь помогать папе по работе и спасать человеческие жизни от неизлечимых болезней, а он даже не обратил внимания. Я плакала в комнате, когда ко мне пришли Элерт и Грант с тортом…

Мишка и сейчас плакала тихо и трогательно. Не рыдая в голос. Но ее маленькие слезинки, повисшие на ресницах, тревожили во мне что-то настолько сильно и яростно, что я застыл, не сразу решив, как реагировать.

– Они испекли этот торт сами, для меня. И, видя гордость и радость в их глазах, я понимала, что я не пустое место, и не просто кукла с неплохим лицом, которую можно показать своим друзьям, как свое главное достижение, а потом отправить в комнату и забыть про меня.

Зная педантичного, холодного и маниакально учтивого доктора Элерта, я не мог представить его себе в качестве заправского кулинара, который своими руками испек бы торт.

Возможно, за стенами лаборатории он был совсем другой. Как и его вечный спутник – Грант, чьи эмоции всегда казались мне загадочными и инопланетными, даже если ни одного ни другого я не видел в лицо за эти тринадцать лет.

– С тех пор я много времени проводила в кабинете Элерта, находя в нем то, что не могла найти в папе. Мне до сих пор кажется, что нет на свете такой темы, о которой он не мог бы рассказать увлекательно и красочно, побуждая меня самой искать ответы на сотни вопросов и развиваться во всех направлениях.