Также Нефёдыч сообщил, что вода из нашего пещерного озера обладает отличным антисептическим свойством. Как он это определил было непонятно, но действительно: ни вшей, ни чесотки, ни других кожных заболеваний у нашей «великолепной четвёрки» не заводилось. Конечно, от нас, наверное, всё равно попахивало, но и пещера, и одежда наша настолько пропитались дымом, что ничего такого мы уже не чувствовали и никакой брезгливости по отношению друг к другу не испытывали.

Понятно, что присутствие женщины среди половозрелых мужчин, которым не надо постоянно бороться за выживание, рано или поздно приведёт к закономерному результату. Скотство, конечно, но каждый из нас регулярно бывал со Светланой. Хотя, возможно, именно так мы и сохранили внутри себя тот зачаточный уровень простого человеческого тепла, которое подпитывается только близостью между мужчиной и женщиной. Светлана же соглашалась на это всё с какой-то спокойной обречённостью, но, надо сказать, что никакого насилия или принуждения с нашей стороны никогда не было. Обычно, после серии перекрёстных взглядов, двое лишних молча вставали и выходили «погулять».

Нефёдыч этой полигамии не препятствовал. Он всё понимал и, видимо, не хотел, чтоб в нашем микроколлективе образовывались ненужные линии напряжённости. Более того, Нефёдыч и сам оставался со Светланой наедине. Вот только я почему-то был уверен, что он её даже не касался, пока мы с Якобом принимали воздушные процедуры. Я чувствовал, что она была для Нефёдыча человеком близким, а не просто случайной попутчицей. И когда я думал об этом, то на душе становилось совсем погано. Но и добровольно покинуть этот не мной запущенный круговорот похоти в природе я не мог.

Не знаю, удавалось ли мне «согреть» её в те минуты?.. Со мной Светлана всегда вела себя сдержанно, но я точно не был ей противен. А вот кого она жалела, так это, как ни странно, Якоба. Видимо, она считала его слишком молодым для той участи, которая всех нас постигла.

Наш «святоша» венец безбрачия носил не долго, а потом так и вовсе зачастил. Что поделать, молодость есть молодость. И надо сказать, что он вообще в этом мире освоился куда быстрее меня. Поначалу Якоб от всего в буквальном смысле шарахался и открещивался. Но со временем, когда понял что здесь не ад и что бригада чертей не поволочёт его к кипящему чану, он успокоился и принялся за свои обычные религиозные дела. У входа в пещеру Якоб из маленьких камней выложил крест, а внутри, в своём углу, острой гранью другого камня процарапал на стенке ещё один крест. Возле него-то Якоб всё время и молился, прерываясь на пожирание слизней и сбор хвороста, а особенно яростно он бил земные поклоны после уединений со Светланой.

Однажды Якоб подсел ко мне и стал что-то вкрадчиво говорить на своём «жёстком» английском. При этом он часто складывал вместе ладони и поднимал глаза к невидимому из пещеры небу. И без толмача было понятно, что Якоб готовился пролить на меня свет Христова учения. Его бесплодные потуги я решил прервать на корню, поэтому быстро троекратно перекрестился. То, как я это сделал, Якобу понравилось не очень. Правда, от меня он всё же отступился, переключившись на Нефёдыча. Но тут наш монашек, как говорится, не на того напал. Иммунитет советского человека к поповским бредням даже вдали от родины оставался крепок, и Якоб в безапелляционной форме был отправлен за дровами, что исполнил, впрочем, с полагающимся смирением.

Несмотря на наличие двух русскоговорящих соседей, общался я больше с Якобом. В основном мы это делали жестами и совсем чуть-чуть с использованием моего «жиденького» англо-немецкого словарного багажа. Я несколько раз, увы, безрезультатно, как русский мужик с русским мужиком, пытался поговорить с Нефёдычем по душам. О своей научной работе Нефёдыч ничего не сообщал, ссылаясь на её специфичность, а на вопросах о семье так и вовсе уходил в себя. Светлана тоже была крайне немногословна. Лишь как-то раз она проговорилась, что работает учётчицей в одном московском домоуправлении. Вряд ли это была правда, но тогда я сделал вид, что поверил.

На отвлечённые темы общение с соотечественниками тоже не задавалось. С ужасом для себя я обнаружил, что не могу поддержать беседу даже о русской классической литературе! Я из неё толком ничего не помнил, а после школы так ни одной книги и не перечитал! Кое-как мы с Нефёдычем «зацепились языками» за «Бесприданницу», но и тут всё прошло не слава богу. Я-то в эмоциях и красках стал пересказывать яркие моменты из фильма нашего знаменитого комедиографа, а оказалось, что в пьесе-первоисточнике многое было не так. Причём совсем не так. Например, повозку с дамами никто на руках не передвигал, а мишенью для смелого и меткого выстрела были вовсе не часы на цепочке, а монета. Я, конечно, тут же поправился, сказав, что напутал, но в ответном взгляде Нефёдыча уже открыто сквозило недоверие. В общем, братья-славяне относились ко мне так же, как и призывал агитплакат сталинских времён: «Болтун – находка для шпиона!»

Уже позднее до меня дошло, что в поведении Нефёдыча и Светланы ничего удивительного не было. Когда они затаскивали меня в пещеру, то наверняка успели разглядеть, что все бирки и лейблы на моей одежде – на джинсах, рубашке и куртке – были на латинице. И поди им докажи, что это всё пошито в теперь уже братском и коммунистическом Китае! Это хорошо, что при мне ещё не оказалось паспорта с двуглавым, тогда клеймо белоэмигрантского недобитка или его потомка мне бы точно было обеспечено. Впрочем, я и так, наверное, проходил у них по этому «списку» или близко к тому.

Всё-таки удивительно, но как же сильны в человеке идеологические, религиозные и прочие культурно-поведенческие установки!? Вот казалось бы: мы чёрт знает где и нам нечего делить и нечего доказывать друг другу, а всё равно разделение на свой-чужой, сидящее в подкорках ещё с первобытных времён, тут же «вылазит» наружу. И как мне теперь было их убеждать, что я не враг и не пособник какого-то там врага?..

Хотя если рассудить прямо, то и Нефёдыч, и находящаяся под его влиянием Светлана где-то в глубине души, но были правы. Ведь в короткой исторической перспективе мы отринем и их идеалы, и всё то, за что они боролись. Мы лишь до сих пор беззастенчиво пользуемся плодами их титанического труда, и связывает теперь их и моё поколения, пожалуй, только одно – День Победы.