Лицо благородного старика посуровело и приняло столь осуждающее выражение, что Аристон запнулся и умолк.

– Продолжай, - сказал Тимосфен.

– Прости меня, благородный Тимосфен, - спокойно произнес Аристон, - но, честное слово, другого выхода нет. Вот что я предлагаю тебе сделать…

Всадник слушал внимательно. Постепенно неодобрительное выражение исчезло с его лица. Но на смену ему

пришел страшный гнев.

– Ты говоришь, там содержится сын человека, чьи земли дают в год пятьсот бушелей?
– прорычал он.

– Да, - прошептал Аристон.
– А другой - сын такого же всадника, как и ты, господин.

– Зевс Громовержец!
– воскликнул Тимосфен.
– Что

будет с Афинами?

– Ничего хорошего, если не… - Аристон нарочно не

договорил.

В небольших голубых глазках Тимосфена неторопливо заиграла улыбка. Он положил Аристону на плечо тяжелую

Руку.

– Я согласен, - сказал он.
– Какой прок от щепетильности в подобных делах? В конце концов, свинью режут не дорогим кинжалом, украшенным драгоценными камнями,

правда?

Аристон медленно, облегченно вздохнул. И тоже улыбнулся.

– Чем бы ты ни резал свинью, мой господин, главное -

нанести верный удар, - сказал он.

Когда Поликсен в тот же вечер увидел на пороге “бани” трех осанистых, богато одетых незнакомцев, он чуть не разбил себе лоб: так низко он кланялся. Распрямившись, сириец потер пухленькие, короткие ручки, словно собирался соскрести с них кожу.

– Мои господа!
– бормотал он.
– Благородные госпо-

да! Поверьте, для моего убогого заведения это великая честь…

Он вдруг осекся, и лицо его слегка посерело. Поликсен перестал потирать руки. Челюсть у него отвисла. Из уголка рта на угольно-черную бороду потекла струйка белой слюны.

– Благородный Тимосфен!
– выдохнул он.
– Но… но… Тимосфен улыбнулся ему. Ледяной улыбкой, исполненной презрения.

– Тебе говорили, что я не люблю извращенных забав, так, о сириец?
– молвил он.

– Совершенно верно, мой господин, - пролепетал Поликсен.
– Больше того, я слышал, что ты решительно восстаешь против…

– Ах, тебе наболтали лишнего!
– прервал его Тимосфен.
– Я считаю, что свобода человека предполагает право оскотиниваться, если ему так нравится. Эти калокагаты, благородные мужи из Аргоса, желают заняться любопытным делом, которое ты тут практикуешь, сириец. Они прекрасно осведомлены, что я не одобряю столь грубого искажения предначертаний природы, но гостеприимство для меня важнее, тем паче, что сам я не намерен профанировать свою плоть столь ненавистным мне способом. Так что приступай к делу, сириец! Обслуживай клиентов. А я сяду и подожду.

Поликсен с тревогой посмотрел на благородных гостей из Аргоса. Но потом немного расслабился. Долгий опыт подсказал “банщику”, что все в порядке. Эти двое были ярко выраженными мужчинами, отцами семейств, суровыми мужьями, которые во всеуслышание, на людях, ругали женоподобных извращенцев и вовсю демонстрировали свою мужественность… дома. Но, оказавшись за пределами родного полиса, подальше от зорких глаз и злых языков, они точно так же, как и все эллины, не прочь были порезвиться с мальчиками. О, Поликсен таких видел-перевидел!

– У вас есть какие-нибудь пожелания, мои господа?
– поинтересовался он.

– Один заезжий гость из Афин, - медленно молвил всадник из Аргоса, - рассказывал нам, что у тебя есть парочка очаровательных мальчиков - пальчики обли-

жешь. Их имена… Тем, как зовут этих маленьких плутишек?

– Диомед и… Ификл, насколько я помню, - сказал

второй всадник.

– У вашего друга хороший вкус!
– одобрительно щелкнул языком сириец.
– Это мои лучшие мальчики, если не

считать…

– Если не считать кого, вернее, чего?
– насмешливо

спросил Тимосфен.

– Спартанского мальчика Аристона, - расхрабрившись, выпалил сириец.
– Он красив как бог. Его чары так велики, мой господин, что уж не знаю, устоит ли перед ним

твоя непоколебимая добродетель.

Тимосфен устремил на сирийца ледяной, пронзительный взгляд. Потом улыбнулся, но улыбка вышла кривой,

презрительной.

– Что ж, введи его, устроим проверку, о сириец!
–