Один у них был лысый такой, вечно везде лез. Привели его на завод по переработке информации. Правительство наше выписывает с других планет массу прессы. (12 миллионов наименований.) Все газеты незамедлительно поступают на такого типа заводы, где из них делают туалетную бумагу. Причём важность и оперативность новостей играет формообразующую роль. Газеты с выборами президента, войнами, переворотами идут исключительно на нужды правящего гнезда. Я, значит, объясняю всё этим лысым осьминогам, и тут тот толстый тошнотворный тип протягивает кишащее червями щупальце, хлопает меня по плечу, сдирая мох, который растёт между пластинами внешнего скелета, и говорит:

– Бедняги, что ж вы чистую бумагу-то не выписываете?

Меня от омерзения передёрнуло. Пасть сама собой хлопнула, и голову я ему откусил.

После этого инцидента остаток срока с меня, слава богу, сняли. И даже дали премию за «нарушение служебного долга во имя поддержания политического престижа правительства».

Мне бы продвинуться по службе, но с этими туристами я потерял аппетит и перестал расти. А у нас как говорят: вырос из должности – дадим другую.

Но с работой всё-таки повезло. Устроился на заготовку сучьев. Делается это так: рубишь дерево, привозишь на завод, его измельчают в порошок и по готовым формам отливают сучья. Легко и просто. Там я и умер во второй раз – бревном придавило.

– Вениамин! – донеслось из кухни. – Вынеси ведро!

Веник отложил паркер и спрятал тетрадь. Cупруга просто так не отвяжется. Похоже, свою прошлую жизнь она провела на планете чистюль – Моралисе. Неплохая в общем-то женщина, этакая помесь стиральной машины, пылесоса и кухонного комбайна.

Громадная мужеподобная супруга Веника отзывалась на нежное имя Дина, с ударением на первом слоге, а не на втором, как ей больше бы подошло.

Дин'aма ты моя,

Дин'a…

Машина, в смысле.

Дина нарочито громко и свирепо гремела на кухне посудой, потому что Веник опять занялся никчёмным с её точки зрения делом – писаниной своей. Когда Веник задумал написать краткий обзор всех своих сорока восьми жизней, меньше всего он ожидал, что встретит главное препятствие в лице жены.

Сегодня предстояло ещё одно неприятное дело – редакционная планёрка. На прошлой планёрке Лысый-Бритый с Аяса пытался и его, Веника, припахать на служение народу в рамках борьбы с юбилеем дорогой газеты. Ох уж этот юбилей! И ох, как бы это объяснить тому же Лысому-Бритому, что не люди для юбилеев, а как бы наоборот. И если так напрягаться, то кому вообще нужны все эти юбилеи? Техничкам да верстальщицам? Все остальные уже, пардон, наелись…

– Вениамин! – тоном выше провозгласила из кухни жена.

Он вздохнул. Да, а ведь лет 50 назад он до судорог рад был снова очутиться на Земле. Возможно, даже и жизнеописание ему следовало начинать не с фактического начала блуждания из тела в тело, а именно с предпоследней жизни на Психотарге, где он наконец познакомился и с себе подобными, и с полицией времени. И с мест паломничества в Мантейе, где…

Веник замер. Даже сама мысль о воспоминаниях того времени пугала его. Неужели он найдёт в себе силы описать и это?

– Вениамин! – На этот раз команда сопровождалась грохотом и дребезжанием эмалированной миски.

Веник вздохнул и направился на кухню за мусорным ведром.

Вторая жизнь Веника, то есть фактически третья его жизнь, была скучной и серой. Он родился на туманной планете озёр и каналов, название которой постепенно стёрлось из его памяти. Если считать какую-то жизнь наказанием, то, пожалуй, такую – мокрую и тягучую.

Вечная влага на коже и туман в мозгах. Вечная скудная безвкусная еда. Планеты ада, с огнем и серой, и то понравились ему больше. Там, по крайней мере, бурлила жизнь – опасная, огненная, но застоем мыслям и чувствам не угрожавшая.

Умерев на планете туманов, Веник возродился к телесной жизни в весёленьком глуповатом мирке с громким именем Диотерия.

Диотерцы были запасливы, пугливы, превыше всего ценили традиции и порядок в своих чистеньких городах, а любое новое событие могло вызвать у них серьёзную болезнь с температурой, тремором и воспалением мозга.

Диотерцы не признавали перемен и вымерли бы, однако каждое их поколение в самом юном возрасте очень короткое время могло-таки откликаться на новое. Психологи называли это время периодом бунта. Бунт очень быстро заканчивался, но молодежь успевала сформировать несколько иную, отличную от родительской, мораль. И тогда в городке начиналась борьба нравов – единственный для диотерцев двигатель прогресса.

Потом Венику наконец повезло, и его забросило на Иприт – пятую из девяти планет системы ада. Надо сказать, что жители всех планет ада отличались неуязвимостью, приспособляемостью, невосприимчивостью к болезням и прочее, прочее, прочее. Само собой, что народонаселения на Иприте развелось – чихнуть некуда. Жили все в страшной нищете, однако даже уморить себя голодом рождённым на планетах ада удавалось с огромным трудом. Поэтому правительство Иприта играло с многочисленным населением в страшноватенькие лотереи под лозунгами: «Сожги себя ко Дню города, и родственники получат компенсацию!», «Кто на праздник весны положит на алтарь Веры больше сушёных голов своих сограждан?!», ну и так далее. Жить на Иприте было опасно, но весело. В тебя могли выстрелить из-за угла, жена могла поприветствовать поутру ведром кипятка в постель. Но боли ты не чувствовал, разве что функции тела нарушались и на какое-то время приходилось выходить из игры. Существовал и серьёзный риск, что кому-нибудь из соседей достанется-таки твоя сушёная голова, но он был не больше, чем риск быть сбитым машиной или задушенным маньяком на планетах поприличнее.