Наконец, справедливость, или правосудие – это умение создавать универсальные законы, пригодные для всего мира, судить так, чтобы радовались не только оправданные, но и весь мир, все зрители. Марк Аврелий уделял огромное внимание систематизации права, чтобы законы бодрствовали и чтобы даже самые старинные правила стали звучать современно. Его ценили как правоведа и ревнители старых обычаев, и молодые чиновники. Таким образом, убедившись в добродетельности нашего героя, перейдем к его философии.

Прежде всего Марк Аврелий учит быть верным себе или, как сказал бы Пушкин, «чтить самого себя»: вслед за английским поэтом Р. Саути Пушкин считал, что именно к этому призывают пенаты, домашние боги, олицетворяющие совесть, разговор с собой, вообще внутренний опыт. На призыв «Познай себя», с которым дельфийский оракул обратился к Сократу, Марк Аврелий ответил требованием уважать себя, чтить себя, постоянно быть в мире с собой. Это не просто означает блюсти свое достоинство и не совершать поступков, за которые потом будет стыдно. Это требование следить за моментом, думать о настоящем, но не в смысле «наслаждаться настоящим», зная, что всех ждет смерть, как учили эпикурейцы, а в смысле, что только в настоящем ты понимаешь, что ты себя не обманываешь. Мы можем плохо помнить о себе в прошлом, преувеличивая свои былые заслуги и забывая о позорных поступках и случаях, мы можем воображать о себе в будущем невесть что, не понимая, что будущее не в наших руках. И только в настоящем мы такие, какие есть, измеренные собственной мерой, где на виду наши достижения и наши промахи – мы прямо сейчас промахнулись. А не промахнулись – то пусть мы и не победили смерть, которая нас все равно настигнет, но по крайней мере потягались с ней, никогда не промахивающейся. Как это далеко от христианства, где Христос – победитель смерти, но при этом как это близко нравственности и Сократа, и Христа – ведь слово «грех» в христианстве и означает «промах», «ошибку», причем порабощающую и ведущую к смерти.

Как и все стоики, Марк Аврелий настаивает на «апатии», «бесстрастии». Мы привыкли в бытовой речи понимать апатию как равнодушие и даже лень. Но апатия Марка Аврелия – бодрая и трезвая, это, можно сказать, умение не отвлекаться, когда делаешь дело, умение схватывать на лету новые знания, умение доставать из глубин своего сердца настоящее сокровище. Любая страсть, даже самая невинная, не просто отвлекает от самого важного, она травмирует; так переставший следить за дорогой пешеход может упасть в яму, или невнимательный охотник – подстрелить другого охотника. Поэтому Марк Аврелий призывает нас к особой бодрости: не отвлекаться на почести, на славу, на мнимое богатство, потому что это вещи «преходящие» в самом прямом смысле. Дело не в том, что ты можешь завтра разориться или оказаться бесславным, а значит, можешь пользоваться богатством и славой только сегодня – гораздо важнее, что уже сегодня, отвлекаясь на богатство или почести, ты употребляешь все эти вещи неправильно, во вред им и себе. Ты думаешь, что получил выгоду – но эта выгода тебя сковала по рукам и ногам. Ты думаешь, что достиг власти – но обязанностей у тебя стало много, и ты уже не властен ни над дневным, ни над ночным временем. Поэтому «апатия» – единственный способ сохранить себя и свое достоинство на вершинах власти, просто принимая правильные и полезные всем решения по ситуации.

Но если «апатия» и борьба со страстями – это то, что Марк Аврелий разделяет со всеми стоиками и даже со всеми благочестивыми христианами, которых сам лично явно не любил, то есть в его философии есть пункты, которые отличают только его. Прежде всего это толерантность, терпимость ко всем разным неприятным чертам своих собеседников. Да, конечно, кто-то из них неумен, потому что слишком поспешен, торопится прежде, чем успеет подумать. Но он, как больной в горячке, на больных не обижаются; надо просто показать ему, что можно не торопиться, что немного задуматься и оглядеться – гораздо приятнее. Здесь Марк Аврелий идет дальше Сократа – Сократ предлагал невежественным людям приобрести знание, и тем самым понять наслаждение долга, должно выполнения всех своих обязанностей, включая обязанности собеседника и советчика. А император утверждает, что просто терпимость к этим людям может их образумить, не обязательно людям что-то объяснять, можно просто показать пример сдержанности и действовать так, чтобы и в государственных делах было больше сдержанности и солидности, а не скороспелых решений.

Или другой человек завистлив. Нужно не просто объяснять ему, что завидовать нехорошо и бесплодно, надлежит показать, что зависть делает человека неуживчивым. А неуживчивый человек постыдно себя ведет не в отдельных поступках, а во всем, во всех своих словах и жестах, везде сквозит сварливость и высокомерие. Поэтому надо не приводить отдельные разумные доводы против зависти, но ясно увидеть, что завистливый человек разрушает собственное настоящее, а значит, становится не просто невежественным, но постыдно невежественным, он даже не видит того, что у него под носом. При всей афористичности Марк Аврелий разбирает с большой тщательностью взаимосвязь между пороками, как за одними пороками неизбежно следуют другие, примерно так, как потом будут делать христианские аскетические писатели, например, Авва Дорофей и Иоанн Лествичник. Только христиане исходили из того, какие поступки и мысли мерзки пред Богом, а Марк Аврелий, благочестивый, но маловерующий – из того, какие из поступков мерзки самому человеку, оскверняют его и лишают собственного настоящего, и как человек наносит оскорбление не Богу, а самому себе.

Важнейшее открытие Марка Аврелия – новое понимание свободы воли. Обычно античная философия понимала свободу прежде всего как возможность распоряжаться имуществом, в том числе своим телом, противопоставляя свободу рабству. Так, Аристотель считал, что раб не умеет дружить, потому что дружба подразумевает самопожертвование и знание, что друг может пожертвовать ради тебя. Иначе говоря, дружба имеет религиозный смысл, она спасает тебя от смерти, утверждает в жизни и в конце концов в вечности. А как раб может пожертвовать собой, если у него нет ничего своего? Марк Аврелий, как и его современники-христиане, утверждал равенство всех людей, уверяя, что и рабы тоже могут стать благородными философами. Поистине, Марк Аврелий должен быть во всемирной галерее борцов за равенство, и свободу он стал понимать иначе, как разумный выбор. Даже последний раб может выбрать добро, а не зло, а значит, весьма скоро научиться и любить, и дружить, и жертвовать собой, и поступать так благородно, как не умел до этого никто из хозяев.

Дело в том, что Марк Аврелий стал по-новому понимать ум, как «предводительствующее» начало души. Конечно, еще Платон, будучи аристократом, монархистом и сторонником социальной пирамиды, открыл эту роль ума и чуть ли не первый стал утверждать, что мы думаем головой – Гомер считал, что мы думаем грудью, а головой воспринимаем окружающий мир. Но для Марка Аврелия, достигшего высшей власти, способность головы мыслить – это не очередной довод в пользу монархии, а подтверждение свободной проницательности ума. Глаз видит то, что попадает в поле зрения, а ум может уноситься далеко, к пределам вселенной и даже судьбам богов. Глаз замечает привлекательное, а ум сам умеет к себе привлечь то, что требуется для работы мысли. Ум в понимании Марка Аврелия – это скорее распорядитель, управляющий, как бы мы сказали, талантливейший менеджер, а не высоко воссевший монарх.

Дело в том, что между Платоном и Марком Аврелием лежит традиция аллегорического понимания мифов. Так, например, любвеобилие Зевса, которое очень раздражало Платона, можно было толковать как желание ума выучить много самых разных наук – платоновское сближение ума с монархом и верховным божеством стало работать против войны Платона с мифологией и искусством. Аллегорическое, иносказательное понимание вещей приносило мир туда, где прежде шла интеллектуальная война. Аллегории любили и платоники, и стоики, благодаря им можно было, опираясь уже на принесенные культурой знания о мире и человеке, научить мирной жизни и человечности, не обостряя конфликт между несовместимыми познавательными программами. Марк Аврелий идет еще дальше: он утверждает, что сам наш разум, выбирая добро или зло, создает свои мифы и их толкования. Только если мы выбираем добро, этот выбор, это толкование, эти образы прекрасны, а если выбираем зло – они нелепы и угнетающи, они пугают просто своей неуместностью.