Он освобождает край стола, чтобы сесть. Убирает в сторону задачник по математике, книгу со стихами, листки для рисования и письма. Наверх этого небоскреба ставит свою маленькую деревянную игрушку. Без нее он никуда.

Рабочие уже докрасили стены и аккуратно подмазывают углы. Чтобы было совсем красиво! Вот к ним подошел господин Удиолу. Позвал обедать. Он никого не оставит голодным. Хотя у него страшное лицо, но он очень добрый. Он спас моего брата. Да и не только его. Вон как рабочие заулыбались, сразу двинули к столовой.

Только один — крепкий парень в темных очках — немного задержался, чтобы послушать нашего учителя.

— Сегодня рассказ пойдет о приключениях одного рыцаря. — Учитель присел на край стола. — Я уже рассказывал вам, как он и его слуга бились с мельницами, приняв их за великанов. Вот с такими, как эта.

Учитель показывает на свою деревянную игрушку:

— Кто скажет, для чего нужны такие мельницы?

— Чтобы молоть зерно! — хором отвечаем мы.

— Или чтобы какой-нибудь чокнутый упрямец мог свернуть себе шею. — Парень в темных очках хохочет, показывая ослепительно-белые зубы, потом подхватывает огромную джутовую сумку и идет вслед за своими товарищами. Обедать.

Пусть идет, думаю я. И пусть себе ухмыляется, балбес.

Вместо того чтобы смеяться над учителем, лучше бы заштопал маленькую дырку в сумке. Так и знай: однажды она расползется и оставит тебя, дуралея, с носом.

— Да, он болен, это я мог сказать, не покидая своей кельи, и незачем было тащить меня в несусветную даль.

Боярин Артемий по прозвищу Сухой побагровел и рявкнул на дерзкого:

— Порассуждай у меня! Шкуру спущу!

— Работа у меня такая, чтобы рассуждать, — предерзко ответил лекарь. — Иначе зачем звал?

— Рассуждай, но меру знай. Что ребенок болен, я и сам вижу. Отвечай, чем его лечить?

— Ничем, государь. Бледную немочь я бы вылечил, а против черной врачебная наука бессильна. Тут чудо требуется.

— Так за чем дело стало? Твори чудо. Даром, что ли, о тебе молва идет?

— Молва молвой, а чудеса во власти колдунов, а не лекарей.

— Придется тебе постараться. Пойми, дуралей, у меня сын помирает, а ты мудрствовать вздумал. Так учти, если Роман умрет, ты его переживешь ровно на один день, и это будет худший день в твоей жизни.

— Что изволит приказать государь?

— Чудо, нет ли, но чтобы мой сын был жив и здоров.

Знахарь надолго задумался. Потом спросил:

— Сколько лет ребенку?

— Три года сравняется к травню.

— Многовато. А впрочем, можно попытаться, время еще позволяет. Слушай, боярин. Лекарств против этой хвори нет. Злоба черной немочи столь велика, что никоторое лекарство должной силы не имеет, чтобы ее побороть. Но можно прибегнуть к живой воде, она и мертвого способна к жизни вернуть. Только сможешь ли ее добыть, боярин?

— Надо — добуду. Лучших гридней пошлю, только скажи куда.

— Идти недалеко, но слуги тебе не помогут, сам добывать должен. Гридень если и принесет живую воду, то это его вода будет, твоего сына она не поднимет.

— Что значит его вода? Мой холоп, значит, то, что он по моему приказу раздобыл, тоже мое!

— Это, государь, закон человеческий, а воды, что живая, что мертвая, по своим законам живут и людских установлений не слушают. Они не разбирают, кто чей холоп, и знают только прямое родство.

— Пусть так, — хмуро произнес Артемий. — Пойду сам. Дальше говори.

— Всякая вода чудесна, — уставившись в потолок, произнес травник. — Потому и баня лечит, и купание в крещенской проруби, но настоящая сила — только у живой и мертвой воды. А если их вместе слить, то получится вода простая, что в любой луже плещется. Разделить простую воду на живую и мертвую человеческих сил нет. Сделать это может только луна. В ночь полной луны, а это как раз нынешняя ночь, нужно прийти на берег родникового ручья. Думаю, в ближайшей пуще найдется такой, из которого на людской памяти никто не черпал воду. Из него пили звери и даже люди, но его не касался ковш водовоза или ведро хозяйки. Там надо лечь у самого кипеня, погрузив лицо в воду так, чтобы один глаз смотрел в подводный мир, а другой — на белый свет…

— Погоди! Ты ври, да не завирайся, — осадил лекаря боярин Артемий. — Я свою ухожу как пять пальцев знаю. Кабаны там водятся преизрядные и ручьев с криницами полно, но лес болотистый, берега у ручьев вязкие. Так что же, в грязь ложиться? И это ты мне предлагаешь?

— Да, государь. Князья да бояре считают себя чистыми, а прочих называют черной костью, но забывают, что праотец Адам, от которого мы все род ведем, создан был из грязи. Кто испачкан в земле, тот чист, ему от матери-земли все дастся. А кто дородство свое превыше неба ставит, тому от земли только могила преглубокая.