Массивный подбородок Притчера едва заметно дрогнул.

– Не вижу в этом особых преимуществ.

– Преимущества есть, Притчер. Давайте посмотрим правде в глаза. Вы – неглупый и опытный человек. Вы сослужили мне неплохую службу. Но вы «обработаны». Вся мотивация ваших поступков зиждется всего-навсего на искусственно созданной, беспомощной верности мне. Утратив мотивацию поведения, данную вам от природы, вы потеряли нечто такое… какие-то душевные порывы, которые даже я не в силах в вас восстановить.

– Я этого не ощущаю, – угрюмо буркнул Притчер. – Я прекрасно помню себя – того, каким я был в те дни, когда был вашим врагом. Не думаю, чтобы тогда я был лучше, чем сейчас.

– Естественно, – криво усмехнулся Мул. – Но ваше мнение по этому поводу вряд ли можно считать объективным. Но вернемся к Ченнису. Итак, как я сказал, он амбициозен – по природе. Ему вполне можно доверять, поскольку он не признает никаких авторитетов, кроме самого себя. Однако отлично сознает, что он тем не менее существует, вцепившись в шлейф моего могущества. Поэтому он сделает все, чтобы провисеть на этом шлейфе как можно дольше, дабы добраться на этом транспортном средстве к своей цели – славе и могуществу. Если он отправится вместе с вами, его устремления получат дополнительный толчок – хотя бы для него самого.

– Тогда, – настаивал Притчер, – почему бы вам не освободить меня от эмоционального контроля, если вы и вправду считаете, что это пошло бы мне на пользу? Вряд ли теперь я сумею изменить вам.

– А вот это – никогда, Притчер. Пока вы от меня на расстоянии руки, на расстоянии выстрела бластера, вы будете оставаться под жестким контролем. Я отлично знаю, что, освободив вас, в следующую же минуту я буду мертв.

Щеки генерала вспыхнули лихорадочным румянцем.

– Для меня оскорбительно, что вы так думаете обо мне.

– Я вовсе не хотел оскорбить вас, но вы просто не можете себе представить, какие чувства овладеют вами, когда они будут отпущены на свободу, когда ваше поведение вернется в русло прежней мотивации. Человеческий разум сопротивляется контролю. Обычный гипнотизер-человек по этой самой причине не способен загипнотизировать человека, сопротивляющегося гипнозу. Я – могу, поскольку я – не гипнотизер, и поверьте мне, Притчер, сопротивление, которого вы не оказываете и о котором вы даже не помышляете, – это то, с чем мне совсем не хотелось бы столкнуться.

Притчер нагнул голову. Снаружи его охватила мука беспомощности, внутри у него были только тоска и усталость. Он с усилием выговорил:

– Но как же вы можете доверять этому человеку? Я хочу сказать – разве можно доверять ему так же безоговорочно, как мне – «обработанному»?

– Ну, наверное, полностью ему доверять нельзя. Именно поэтому вы и отправитесь вместе с ним. Видите ли, Притчер…

Мул забрался с ногами в глубокое кресло и стал похож на украшенную птичьей головкой зубочистку, сломанную посередине.

– Видите ли, Притчер, вам придется приглядывать за ним на тот случай, если ему взбредет в голову, что со Второй Академией он сумеет договориться более выгодно, чем со мной. Вы понимаете?

В глазах Притчера мелькнул огонек удовлетворения.

– Так-то лучше, сэр.

– Вот именно. Но помните – до поры до времени ему должна быть предоставлена полная свобода действий.

– Ясно.

– И еще, Притчер… Молодой человек этот очень хорош собой, приятен в общении, обаятелен. Не позвольте ему одурачить вас. Он опасный, непредсказуемый человек. Будьте с ним осторожны. Это все.

Мул снова остался один, Он выключил свет, и стена напротив снова стала прозрачной. Небо окрасилось в пурпур, город на горизонте утопал в бесчисленных огнях.

Ради чего было все это? Даже если бы он стал властелином Вселенной – что тогда? Разве перестали бы такие люди, как Притчер, быть высокими, стройными, самоуверенными, сильными? Разве отказался бы Бейл Ченнис от своих убеждений, перестал бы отпускать мерзкие остроты в его адрес? Разве он сам, Мул, стал бы другим?

Он думал так и проклинал собственные мысли. Чего же ему на самом деле хотелось? К чему он стремился?

Мигнул бесстрастный сигнальный огонек. Мул знал о том, что сейчас по дворцу идет человек, и почти помимо воли ощутил, как волна чужого эмоционального удовлетворения коснулась его мозга.

Он без труда узнал идущего. Это был Ченнис. На этот раз Мул не ощущал привычного однообразия эмоций, как у «обработанных». Наоборот, он чувствовал сопротивление сильного разума, нетронутого, неприкосновенного, не задетого ничем, кроме периодических размышлений о бренности всего сущего и неустройстве Вселенной. От чужого сознания плыли к нему потоки и волны. Чувствовалась наружная осторожность – тонкая, мягкая, но под ней таилась циничная самоуверенность. Еще глубже ощущалось мощное течение честолюбия и самолюбия, вспучивающееся то там, то тут вспышками жестокого юмора, а в самой глубине стояло спокойное озерцо амбиции.