Самое лучшее было бы, если кто-то видел Михеля/Альфреда влезающим/вылезающим в дырку в заборе, но кто сейчас будет этих свидетелей искать?

Так подошла Пасха. Агаша принесла мне крашеное яичко и куличик, от деда тоже прислали гору пасхальной еды. По палатам прошел батюшка, покропил святой водой (хотя Леонида Матвеевича это, по его виду, совсем не вдохновила — на мое счастье, он был страстным поклонником Листера и Пастера [43] и адептом карболки). Минут через 20 после ухода причта сестра милосердия пришла с распылителем карболки, а санитарки протерли пол раствором того же чудодейственного средства. Зря я ерничаю — благодаря ему у меня не началось нагноения и я избежал уродующих рубцов, а то и вовсе мог умереть от септического шока, отравленный токсинами расплодившихся микробов, что чаще и случалось в эти времена с подобными мне больными.

После Пасхи началось разговление, вот тут-то и пошла объедаловка, я вовремя остановился, а то разнесет — поперек себя толще буду. Избыток всяких пирогов и мясных закусок я отдавал Агаше, а она относила больным, к которым никто не приходил. И самый большой подарок — ко мне вместе с дедом пришла Лиза!

Сначала я ее не узнал — она полностью поседела и из-под платка были видны седые волосы, глаза запали, щеки ввалились и на вид ей можно было дать далеко за 50.

Я, конечно, тоже не выглядел принцем с картинки, но все же, благодаря мазям, питанию и заботам врачей и сестер, а также Агашиному уходу, выглядел не в пример лучше. Хотя, Лиза, увидев меня, заплакала:

— Сашенька, милый, что же с тобой стало, а где волосы твои?

— Лизонька, ты только не плачь, вырастут волосы, все будет хорошо. Прошлого не вернешь, а надо жить дальше

Но Лиза продолжала плакать, мы с дедом ее утешали, я попросил Агашу, чтобы пришла сестра милосердия с успокаивающими каплями, лучше валерьяной (а то принесет популярный здесь лауданум, кто знает, что опий сделает с больной головой несчастной Лизы). Пришла сестра, но капель не принесла, а вместе с Агашей увели Лизу с собой.

Я спросил деда, как Лиза, ответил, что она часто плачет, но понимает кто она и где, всех узнает. То есть, она не сумасшедшая, а просто человек в глубоком горе. Она живет у деда в доме, что делать с аптекой и квартирой, пока не ясно, но, скорее всего, их придется продать, потому что она наотрез отказалась даже поехать туда. Дед хочет, чтобы она жила в его доме, ведь рядом с родным человеком горе легче превозмочь. Он, как может, выхаживает ее, к ней привозят докторов, вот один немец сейчас предлагает электричество.

— Дед, гони этого немца в шею — это шарлатан. Лизе надо хорошо питаться и больше гулять, надо, чтобы ее кто-то сопровождал и разговаривал с ней, может, в театр вывезти ее, хорошую музыку послушать. Хотя я понимаю, что она в трауре и год будет его соблюдать, но как-то надо ее отвлечь от тяжелых мыслей. Главное, чтобы она не замыкалась в себе, этак и до депрессии рукой подать (хотя она у нее сейчас уже есть). Да, пока Лиза не вернулась, ничего нового от ротмистра нет?

— Как нет — жандарм, оказывается, перед выпиской из лечебницы был у нее и показания под роспись снял, крапивное семя! Я не успел еще за Лизой приехать, а местный докторишка потом оправдывался, что, мол, он разрешил, так как, выписывая ее из лечебницы, он считает ее дееспособным человеком и не мог отказать должностному лицу на службе.

— И что она ему сказала?

— Ответила, что все рассказала, что помнила — как было, а потом расплакалась, ну я и не стал дальше выспрашивать.

Тут наш разговор окончился, потому что вернулась Агаша, ведя Лизу под локоток. Лиза успокоилась, даже улыбнулась мне. Мы поговорили о том о сем, о погоде и прочих ничего не значащих мелочах. Потом дед с Лизой уехали.

Значит, ротмистр допросил Лизу до встречи со мной, чтобы я не мог на нее повлиять. Что же, понятно, я бы тоже так поступил, будь я жандарм. Это, конечно, неэтично допрашивать не совсем здорового человека, пусть психиатр и признал его трижды дееспособным. Но, ротмистр действует как машина, хорошая, впрочем, машина, в чем я успел убедиться. Человеческих чувств к подозреваемым у него, видимо, нет, а как тогда этот робот ведет себя с подследственными? Бр-р-р, даже представлять не хочется.

Подумай про черта — он тут как тут. На следующий день появился ротмистр. Сделал мне комплимент, что я бодро выгляжу и иду на поправку.

— Благодарю вас, Сергей Семенович, — ответил я. — Мне многие так говорят.

— Александр Павлович, я слышал, к вам тетушка приезжала, — сказал ротмистр. — Как вы находите ее состояние?

— Елизавета Ивановна, конечно, выглядит неважно, но ум у нее ясный, — я насторожился, жандарм ловит меня на том, не признаю ли я Лизу душевнобольной и не начну ли ее оговаривать.

— Я тоже считаю, что она вполне дееспособна и сохранила ясный ум и память. Она вам что-нибудь рассказала из обстоятельств той злосчастной ночи?

— Нет, я и Иван Петрович не стали бередить свежие раны, мы просто поговорили о всяких незначащих вещах, о погоде, и она с дедом уехали, — я обратил внимание, что ротмистр ничего не записывает за мной, что же, это хороший знак. Или просто отвлекает внимание, чтобы задать главный вопрос.

— Скажите, Александр Павлович, а Генрих фон Циммер был доволен работой у вас? Вы с ним никогда не ссорились?