Мне не передать, какое огромное количество слёз я пролила, безуспешно пытаясь возродить в маме желание жить и вернуть мне её любовь. И, как я уже говорила — когда слёзы кончились, к жгучей боли присоединилась ярость, которая из маленького, безобидного огонька день за днём разрасталась до масштабов лесного пожара.

К тому моменту мне уже было четырнадцать, и к моим неистово бушующим подростковым гормонам и постоянно скачущему настроению, которые и так значительно осложняли жизнь, добавилась ещё и крайняя озлобленность не только на маму, но и на весь окружающий мир.

Вместо мольбы и спокойных разговоров, я решила привлечь её внимание другими, более радикальными и, как сейчас осознаю, глупыми, необдуманными и крайне опасными способами.

Всего за несколько месяцев из светлой, порядочной и дружелюбной девочки я превратилась в грубую, вечно раздражённую, импульсивную хамку, которой было глубоко наплевать, к чему приведут её действия, а страх перед улицами словно и вовсе пропал. Я забила на учёбу, прогуливала школу, а если и соизволяла появиться, то постоянно встревала в конфликты с учителями и устраивала драки с любым, кто осмелится бросить на меня косой взгляд.

Изнутри меня разрывало непреодолимое желание доставить другим ту же боль, что постоянно испытывала сама. Именно это мерзкое стремление наносить вред и крушить всё вокруг придало смелости и привело меня в одну из многих неблагоприятных группировок Энглвуда.

Моя новая жизнь состояла из постоянных тусовок с членами банды, во время которых мы шатались по улицам, пугая людей, обворовывали их, разбивали витрины киосков и магазинов, автобусные остановки и стёкла чужих машин, занимались вандализмом и другими бессмысленными разрушениями.

Мама, если и была в курсе о моей новой компании и варварских деяниях, то виду не подавала. Ни одного, чёрт побери, упрёка или воспитательного слова не сорвалось с её уст. Ничего не изменилось. И её неподдельное равнодушие вызывало во мне ещё более мощную вспышку ярости.

В общем, моя жизнь превратилась в замкнутый круг из злости, боли и непонимания, с каждым днём прогрессивно увеличивающийся в размерах, который, в конце концов, вредил лишь мне одной.

Даже мой вечный спаситель Остин, которому я в то время неслабо потрепала нервы и ввязала в огромное количество стычек с бандой, не мог достучаться до меня и уберечь от проблем.

Однажды, во время очередного разгрома магазина, по невнимательности мне не удалось сбежать от оперативно прибывших полицейских. Не церемонясь и не сдерживая грубой силы, меня схватили и затолкали в машину, и ни один член банды, с которыми я совершала преступление, не попытался помочь. Они просто сбежали, спасая свои шкуры. Каждый был сам за себя.

Помню, как поразилась, когда увидела маму в полицейском участке. Она всё-таки пришла за мной, хотя, честно говоря, я и не надеялась.

И видимо тот факт, что ей пришлось потратить последние сбережения за мой выкуп из полиции и на оплату штрафа за причинённый урон владельцу магазина, послужил тому, что её наконец прорвало.

Мама рассвирепела — это был длительный, полный злости и негатива монолог, во время которого её холодные синие глаза метали молнии; крылышки ноздрей активно расширялись, словно у огнедышащего дракона; из ушей точно пар дымился, а лицо покрывалось неравномерными бордовыми пятнами. Незабываемое зрелище!

Я смотрела, слушала и еле сдерживала проступающую на губах улыбку, словно на меня вовсе не изливался разгневанный поток лавы. Моё внезапное удовлетворение было глупым и неуместным, но маленькая любящая дочь, живущая на самом дне моей обиженной на весь мир души, втайне ликовала — ей наконец удалось обратить внимание мамы, заставить высказаться, вывести на долгожданные эмоции, пусть и столь отрицательные. Всё лучше, чем постоянно убивающее меня равнодушие.

Но улыбка исчезла с лица так же быстро, как и появилась.

Вернувшись из полицейского участка в нашу сырую, неуютную квартиру, мама раздражённо сбросила сумку прямо на пол и, не теряя ни секунды, направилась в кухню, где её уже ждала очередная бутылка вина.

Я неотрывно следила, как она наполняет бокал красной жидкостью до самых краёв и, осушив залпом, поднимает усталый взгляд на меня и еле слышно произносит:

— Ты думаешь, я не понимаю, чего ты добиваешься своим поведением? Не сомневайся, я не слепая и всё вижу, но и ты должна кое-что наконец понять, Николина… понять и смириться. — Она сделала короткую паузу, заполнив ещё один бокал. — Я не могу дать тебе того, что ты от меня ждёшь. Знаю, это несправедливо, ты ни в чём не виновата и заслуживаешь совсем другого отношения, но я не могу. Это выше меня… После смерти… — Её голос предательски сорвался, а руки затряслись, расплескав по столу капли вина.

— Мама… — Мне так хотелось подойти к ней, обнять и успокоить, но резко выставленная передо мной рука дала понять, что ей это не нужно.

— Нет! Я хочу, чтобы ты услышала. Большая часть меня умерла вместе со Стивеном, и я ничего не могу с этим поделать. Не могу и не хочу. Не проси и не жди от меня больше, чем я могу тебе предложить. Этого не будет. Либо ты смиришься и между нами останется всё так, как есть, либо рано или поздно своими выходками ты добьёшься того, что меня лишат родительских прав, а тебя отправят в интернат или, ещё хуже, в воспитательную колонию для несовершеннолетних, — ровным голосом закончила мама.