Рингбон и несколько его людей отправились проводить их через лес — туземный почетный эскорт, — и, когда лето перешло в осень, они были уже далеко на севере, и снова наступила холодная погода, а ночи удлинились. И тут погоня нагнала их, Рингбон и его товарищи отстали, а волки напали на Котт с Майклом и загрызли серого мерина, на котором Котт проделала такой путь. В конце концов люди Рингбона отыскали их, когда Майкл лежал в бреду, вновь раненый.

И произошло еще что-то. Мало-помалу лесной язык, сам угнездившийся в голове Майкла, начал исчезать. Сначала слова, потом строение предложений. Понимать было легче, чем говорить самому, но, когда на смену осени пришла ранняя зима, в разговорах с лисьими людьми ему приходилось прибегать к помощи Котт. Этот край словно отворачивался от него, умывал руки, раз он решил его покинуть. От этой мысли Майкла охватывали горечь и тоска.

Им пришлось искать прибежище в приюте братьев, куда лисьи люди отказались последовать за ними. Как ни странно, Майкл продолжал понимать речь братьев по-прежнему. Возможно, причина заключалась в том, что он был христианином, как и они.

Тут все лисьи люди ушли, кроме Рингбона, а он остался с ними до конца, до Утвиды. Уже наступили настоящие холода, в лесах белел снег. И так в сопровождении лисьего человека они выехали (Котт на одолженном ей муле) из леса и уставились на равнину, такую жутко голую и пустую после долгих месяцев и лет, проведенных под деревьями. И тут они простились с дикарем, который возник в кошмарах ребенка, а потом стал другом — одним из немногих друзей, какие были у Майкла. Рингбон как будто не понимал, что они расстаются навсегда. Он же никак не думал свидеться с ними снова, когда они исчезли в южных лесах, но они остались живы и, конечно, в один прекрасный день вернутся и из этого путешествия.

— Ай ньювехт ювеньян, — сказал он, и Майкл понял. До того дня, когда вы снова придете.

И Рингбон растворился в густом сумраке под деревьями, в лесу, который был его миром. Котт не посмотрела ему вслед. Лицо у нее было белым и непроницаемым. Они направились к обнаженным холмам, к заключительной части их пути — туда, где из пещеры вытекала река, открывая Майклу дорогу домой.

Один раз они оглянулись и увидели Всадника: он неподвижно следил за ними из-под тенистой кровли Дикого Леса, а в небе над его головой разгоралась заря.

Ехали они быстро, потому что мул Котт оказался послушным животным. К вечеру они были уже высоко в холмах, и лесной мир, в котором они прожили так долго, казался темным ковром далеко внизу, присыпанным сверху снегом. Было так непривычно и весело озирать просторы со всех сторон, не опасаясь ни темных ложбин, ни низко нависающих ветвей. Если бы волки продолжали гнаться за ними, они заметили бы стаю за мили и мили. И Всадника тоже нигде не было видно.

Пещера и река не изменились. Почему-то Майкл ожидал, что они стали другими. Не потому ли, что мальчика, который выплыл из пещеры в то утро, больше не было. А был грузный седобородый мужчина весь в шрамах и с глазами убийцы.

Они устроились на ночлег возле реки, развели костер и разогрели мясо, пролежавшее в седельной сумке два дня. Потом они выпили ячменного спирта, который Рингбон подарил им при расставании. Выпили за Рингбона и его людей.

Но Котт все еще не сказала ни слова о возвращении Майкла в его мир.

Они сидели с двух сторон костра, облокотившись о свои седла. Мечта и мул мирно паслись рядом, а ночь развертывалась вверху вся в сверкающих блестках звезд. Очень холодная ночь. Здесь, высоко в холмах, с подветренной стороны валунов и во впадинах лежали сугробы, а четкая прозрачность небосвода предсказывала мороз. Если пойдет снег, станет теплее.

Вот что он обрывочно говорил Котт, зная, что, если снег и пойдет, на нем уже не отпечатаются его следы. Его последняя ночь в этом мире. Перед самой зарей он возьмет Мечту и поплывет вверх по течению холодной реки в пещеру и никогда не вернется. Котт не могла не знать этого, но она упорно молчала, а потому горе и чувство вины у него в душе раскалились в гнев против ее упрямства.

— Утром я вернусь домой, Котт, — наконец заявил он.

Она потыкала палкой в костер. Желтый свет заполнил тенями ее впалые щеки, лег на рубец поперек ее шеи там, где древесный волк чуть не оборвал ее жизнь.

— Ты отправишься со мной?

— Нет.

Она подняла на него глаза. Ее бледное лицо закрылось от него. Она была похожа на пожилую, костлявую, угрюмую старую деву.

— Но почему?

— Там не мой мир. Я там чужая. Ты вернешься мальчиком, ребенком, а я останусь такой, как есть. Мое место… мой дом — здесь. Когда-то я думала, что он и твой.

— Я этого никогда не говорил.

Сухая улыбка изогнула ее губы.

Я же говорил тебе, я не представлял, какой он. Что сделает со мной. Черт, Котт. Я же думал, это будет волшебной сказкой с рыцарями и замками.

— Но ведь это так.

— Но они другие, чем мне воображалось. Как я могу остаться тут? Ты же видела Всадника на опушке леса. Он не оставит меня в покое. А возможно, и тебя.

— Ничего, как-нибудь.

— Вирим тебе не помогут, Котт. Меркади и его народ с самого начала были на стороне Всадника. Вот почему они дали нам вирогонь. Чтобы он уподобил нас им — превратил во что-то, чем Всадник мог бы управлять.

— Он спас нам жизнь! — возразила она, и ее лицо оживилось.

— Случайно. Мы обратили силу леса против неге же.