Тут были две двери. Одна — распахнута настежь, другая — заперта. Я зарядил оба пистолета, и мы вошли. Оказались в просторной квартире с десятью комнатами и кухней. Внутри никого не обнаружили. Место это вполне подходило, чтобы переждать нашествие существ. Я запер дверь чёрного входа, через которую мы проникли в квартиру, и заставил на всякий пожарный мебелью.

Мы расположились в большой комнате с балконом, круглым столом посередине и креслами. Томаш снял кафтан и засучил рукав: на предплечье его зияли следы зубов. Мне же пришлось снова через чёрный ход спуститься во двор и набрать в чугунную кастрюлю снег, затем развести огонь в плите и вскипятить воду. А пока Томаш промывал укус, я нашёл в сундуках одежду и порвал на тряпки какую-то рубаху, чтобы замотать рану. Всё это время моры завывали на улице под окнами.

— Достала-таки, тварь проклятущая, — ворчал старик, когда я накладывал ему повязку. — Как же болит! Точно руку отрежут, когда вернёмся. Небось, зараза уже пошла.

— Могу заморозить, — предложил я. — Поменьше болеть будет.

— Это как же? — усмехнулся Томаш.

— Увидишь. Правда, на людях я свои способности ещё не испытывал.

— Да плевать, давай, лишь бы не болело. Всё равно у нас, прямо скажем, шансов немного.

Я сосредоточился, провёл ладонью над предплечьем старика, и оно покрылось черноватым льдом.

— Ну ты даёшь, Сашка, — хмыкнул Томаш, осматривая замороженную руку. — А знаешь, и правда, меньше болит, — он откинулся на кресле. — Поесть бы ещё чего-нибудь. Не наколдуешь, часом, а? Да ладно, шучу. Если бы у кого была возможность жрачку наколдовывать, цены б ему не было. Однако нет такого на белом свете.

Я достал из мешка и положил на стол кулёк с вяленым мясом. Но когда рассказал, откуда у меня эта еда, Томаш расстроился.

— Нельзя такое есть, — вздохнул он. — И тебе не советую.

— Я уже много съел, — сказал я. — И воды у меня полная фляга из натопленного снега.

Усевшись в соседнее кресло, я принялся поглощать остатки запасов.

— Тут не только моры водятся, — проговорил старик, глядя в окно. — Крысы, мыши, прочие грызуны. Я даже кабана как-то видал. Не знаю, откуда они тут, но в глазах у них черноты нет, да и, если убьёшь, не тлеют. Но есть их всё равно нельзя, — он помолчал немного, а потом добавил. — Слушай, а дай-ка кусочек, коли не жалко. Живот урчит.

— Ты же говоришь, нельзя есть, — посмотрел я на Томаша с удивлением.

— Плевать. Не хочу тут подохнуть от голода. Лучше в Яви умру, на земле своей, чем в этом Сне поганом.

Я протянул ему ломоть. Томаш откусил, пожевал.

— Крыса, — заявил он авторитетно. — Вяленая крыса. Когда жрать было нечего, мы охотились на них. Это когда я ещё в деревне жил.

Некоторое время мы сидели молча. Лёд на руке стал постепенно исчезать (он не таял, а именно исчезал), и боль вернулась — я видел это по лицу Томаша.

— Ты не первый раз это сделал? — спросил я. — Йозеф говорил, что подобное уже случалось.

— Верно, — вздохнул старик. — Было как-то раз. Заблудились. Две ночи провели во Сне. Тогда рассудок сохранили трое из десяти. Пришлось сделать то же самое. Глотки им во сне перерезали.

— А как выбрались?

— Хранитель дорогу указал.

Мы минут пять слушали, как воют моры за окном. Пистолеты и треуголку я положил на стол рядом с креслом, сумку и перевязь с саблей — на пол.

— У тебя тёмные чары, — вдруг сказал Томаш. — Лёд твой чёрен. Никогда такого не видел. И когда ты колдовал, у тебя глаза почернели.

— И что? — спросил я.

Я насторожился и покосился на пистолеты на столе. Местные жители не очень любили тех, кого считали тёмными.

— Поэтому, видать, ты и ешь местную пищу, — Томаш поморщился от боли в руке. — Если в жилах твоих течёт кровь Чёрного Бога, Сон не причинит вреда.

Старик сидел спокойно. Кажется, он не собирался ничего предпринимать против меня. По крайней мере, сейчас.

— Как тебя угораздило, парень? — спросил он.

— Если расскажу, посчитаешь, что я тоже с ума сошёл.

— Да рассказывай уже, как есть. Любопытство меня гложет. Какого ляда ты тут забыл? Ты же — светлейший. Так? А шатаешься тут неприкаянно в одиночестве, да ещё пепельной смолы где-то наглотался. И не помнишь почему-то ни рожна, хоть и в здравом уме, вроде как. Может, расскажешь уже? Чего скрывать? Мы ж, может, и не выберемся теперь отсюда.

Про свою прошлую жизнь я не стал ничего говорить. Сказал лишь, что меня пытались убить. Проткнули саблей и бросили во Сне, а девушка с белыми волосами нашла меня и вколола что-то прямо в сердце, после чего раны затянулись, и я очнулся. Вот только почему-то ничего не помню: ни кто я, ни где я.