Девочки на корабле ещё сошлись так крепко и искренне, как это бывает только у детей и подростков. Обыденное их девичье общение чем дальше, тем больше вытаскивало Наденьку из того проклятого депрессивного состояния. А вот сейчас эти слёзы иудейские будто прорвали плотину и Надя, вынужденная утешать подругу, будто ожила окончательно, став почти прежней.

Отплакавшись и умывшись, девочки обратили наконец внимание на необычную бумагу письма, на дату…

– Получено по дипломатическим каналам, – чуть принизив голос, сказал Гиляровский, – экспериментальная фотоэлектрическая система для передачи неподвижных изображений [85] . Преимущество едва ли не стратегическое, так што…

– Он в Париже, – перебила его Фира, прижав к груди несколько листков с видом совершенно влюблённым, – скучает и любит всех нас…

Покрасневшую, её обняла Надя, и они зашушукались, засмеялись негромко…

… и слыша впервые за долгое время этот смех, Владимир Алексеевич сделался почти совершенно счастлив. А девочки, хихикая и краснея неведомо от чего, снова и снова перечитывали те самые страницы, находя в них что-то…

… понятное, наверное, только женщинам.

Наконец, добрались они до самого конца, и сблизив кудрявые головки, принялись внимательно вчитываться.

– … даже с оркестровкой?!

– Ой, а как здорово-то получается… – выдохнула восхищённо Надя. Полуприкрыв глаза, она начала будто дирижировать невидимым оркестром, напевая беззвучно. Вид у девочки сделался одухотворённым, и…

… у Владимира Алексеевича кольнуло болезненно сердце… как раньше. Может быть…

… он взял осторожно бумаги и вчитался в текст песни, а потом, в меру разумения, попытался понять оркестровку Егора с многочисленными пометками «Примерно так» и «покажите профессионалам».

– Это можно… – начал он, и тут же поправился, – это непременно нужно записать!

Видя оживившуюся дочь, Гиляровский переглянулся с Чижом и поклялся себе, что эту песню он использует по максимуму! Если уж Наденьку она так зацепила…

Восстание так и не стало в полной мере общероссийским, оставшись серией выступлений, пусть подчас и очень серьёзных. Оно раздробилось, рассыпалось на осколки и осколочки, и разобщённые боевые дружины терпели поражение за поражением.

Отсутствие должного централизованного управления и даже единого плана восстания, вкупе с подавляющим военно-техническим преимуществом правительственных войск делало положение восставших безнадёжным. Немногочисленные сравнительно африканеры, прошедшие англо-бурскую и выступившие на стороне революционеров, показывали чудеса профессионализма и героизма, мастерски сражаясь малыми группами. Однако на общем фоне сторонников Революции, людей безнадёжно гражданских, вся их подготовка и всё мужество африканеров погоды не делали.

Разбивая баррикады артиллерией, выкатываемой на прямую наводку, пехота пошла по Пресне, ощетинившись во все стороны игольчатыми штыками. Стреляя на каждый звук и при ответной стрельбе выкатывая артиллерию, правительственные войска с угрюмой жестокостью подавляли остатки сопротивления.

Лица солдат молчаливо-озлобленны, и будто судорога запечатлела на них это выражение. Верность присяге, вбитая унтерами и отцами-командирами, впитанная в церковных проповедях вместе с кагором причастия, борется в них с пониманием правоты восставших.

Ломает судорога крестьянские лица, рвёт души страшная злая тоска, и глухая ярость выползает наружу. Вымещается она в стрельбе, в стеклянном звоне витрин и глухом стуке выбиваемых ударами приклада дверей.

Злость на себя, на восставших, на присягу и командиров, и глухо…

… на царя.

Тихий ропот, так и не ставший штормовым рокотом. Поздно… восстание уже подавлено! Или…

… слишком рано?

Над головами послышался треск, и…

– Слова и музыка Егора Панкратова! – произнёс басовитый мужской голос, перемежаемый лёгким потрескиванием и шипеньем, и смутно знакомый командующему отрядом ротмистру, – Исполняет Надежда Гиляровская! Прощание… Славянки!

… грянуло!

Заиграл невидимый духовой оркестр, а чуть погодя чистый девичий запел, будто с неба…