Шрифт:
– Тем более, – напомнил он себе, широко зевая, – што помимо Льва Лазаревича у него таки есть и всякие там Иваны, так што…
Старое пёрышко, давно уже просящееся на выброс, зацарапало бумагу. Старый Лев вышел-таки на тропу войны!
– Спаси Господи люди твоя… – перекрестился двоеперстно, Евфимий Моисеевич, пребывая в смятении, – Мне отмщение и Аз воздам [28] … Не хочешь ждать суда Господа нашего?
Запалив от старинной лапмадки шифрованную телеграмму и записи с расшифровками, он бездумно смотрел, как они прогорают, и растерев пепел меж пальцев, сбросил его в кадку с фикусом, полив поверх водой из давно остывшего чайника. Пребывая в сомнениях, он сделал то же, што всегда в таких случаях – повернулся к старым, намоленным семейным иконам, сбережённым от никонианцев в самые лихие годины, и начал молиться.
28
«Мне отмщение и Аз воздам…» Изречение это принято трактовать в том контексте, что не надо отвечать злом на зло, предоставив воздаяние Богу.
В небольшой комнатушке старого дома в Замоскворечье пахло ладаном, лампадным маслом и немножечко – потом. Слова, будто наполненные незримой силой, бусинами нанизывались одно на другое, и танцующие в лучах солнца пылинки поднимались то ли сквозняком, а то ли силой молитвы.
Получасом позже, уже не колеблясь, он достал из шкапа записи, и сощурившись, сдул с них пыль.
– И остави нам долги наши… – прошептал он, но сызнова перекрестившись, окончательно утвердился в намерениях. Грех не помочь человеку, который помогает людям веры праведной добрести к Беловодью [29] . И пусть он сам пока не пришёл к Богу, зато помогает привести к Нему целую страну!
29
Распространённая среди старообрядцев (в основном 19, возможно 18 века) легенда о таинственном Беловодье – стране праведников, в которой сохранили древние православные традиции.
Перекрестившись её раз и уже не колеблясь, Евфимий Моисеевич принялся расставлять на мысленной шахматной доске фигуры своих должников и единомышленников, способных помочь отроку Егорию. И горе тому, кто подумает, што владелец крохотной букинистической лавочки обладает столь же крохотным влиянием!
Сощурившись, купец с особым вкусом вписывал имена тех, кто мог бы помочь с «Русским собранием», в котором его возмущало решительно всё. Ну не могут исконно русские люди служить власти Антихриста, а тем паче – одновременно властям церковным и светским, пытаясь притянуть в этот диавольский вертеп народ.
Самодержавие, православие, народность! Ишь чево удумали? Жилами народа русского сшить одно с другим, получив химеру чудовищную! А вот шиш вам!
– Это они зря, – уверенно сказал Сэмен Васильевич, вспоминая за характер мальчиков и Владимира Алексеевича, – это они сильно зря.
Затянувшись, он подпалил телеграмму, сдув пепел в окно. Некоторое время он бездумно сидел, а в голову лезла нехорошая, неправильная смерть Марии Ивановны. Под копытами коней можно и должно погибать на войне, но никак не…
– Нельзя так, – повторил он, недобрым словом поминая разом казаков, членов «Собрания» и всё Фамилию разом, – неправильно.
Не глядя, он достал папиросу и закурил, обдумывая просьбу Егора. Деньги… што ж, мальчик имеет право ошибаться, предлагая их. Не такие уж они и друзья, да и… Мужчина усмехнулся, вспоминая забавную ревность мальчика, так до конца и не отошедшую.
Деньги… тлен, друзьям надо помогать.
– Кунакам… – он прокатал на языке слово, обдумывая, а смог бы он так назвать Гиляя? Пожалуй… нет. Пока што. Хороший человек, годный. Годные.
– И… – он задумался ненадолго, – есть куда отступать. Даже… хм, не слишком огорчусь. Африка, алмазы…
– Лёвка! – негромко позвал он, высунувшись в окно, и рыжеватый парнишка поднял вопросительно голову на своём посту, – обеги всех, ково надо. Скажешь – зову на поговорить. Вечером… да и пожалуй, што севодня, к девяти. Ну, пулей!
Пуская дым колечком, Сэмен Васильевич прокатывал в своей голове – как и што он будет говорить за ситуацию. Толика его черкесской крови одобряла кровную и не слишком кровную месть, но люди в Одессе разные, и не нужно вкладывать своих тараканов в чужие головы!
– Пожалуй, – он вдавил окурок в пепельницу, – подымать на щит чужие беды будет неправильно, а вот сказать за наши проблемы с этими шлемзлами из «Собрания», это таки да! Я могу понять и даже иногда одобрить погром, если он идёт по конкретным адресам конкретных жидов!
– Семиты, – сказал он чётко, проговаривая будущую речь, – бывают такие, шо только оторви и выбрось, и если отрывать и выбрасывать идёт их возмущённый народ, то это таки можно если не принять, то хотя бы понять! Так?
Сэмен Васильевич повторил слова, а потом ещё раз и ещё, меняя их местами, добавляя и убавляя што-то. Достав блокнот, он набросал проговоренное стенографическими знаками.
– Так… народ… Ага, если выбрасывать народ, это можно не принять, но понять. А вот если представителей этого самого народа и адреса тех, кого нужно отрывать и выбрасывать, назначает полиция, то в рот я…
– … хм, а пожалуй, што так и получше будет, – одобрил он вариант с якобы случайно сорвавшимися ругательствами, – подостоверней.
– Годно! – заключил он часом позже, закрыв блокнот. Поморщившись он табачного перегара во рту, он покосился на горку папирос в пепельнице.
– Н-да… может, и правда бросить? И Песе не нравится…