– Работа прежде всего, – сказал он.

– Работа прежде всего, – сказала я. – Я очень удивлюсь, если этого Валло в конце концов не обвинят в плагиате, он совершенно беззастенчиво присваивает все, что попадается ему на глаза.

Потом Жан-Филипп спросил меня об Альберте.

А я не задумываясь ответила:

– О, к Альберте придет любовник.

Автоответчик показал четыре звонка. Это был третий.

«Я звонил. Позвоню попозже».

У меня подогнулись колени, я поставила сумки с покупками на кухонный стол и прослушала сообщение еще раз. И еще раз. Потом почувствовала страх.

Сообщение звучало так, будто мне и вправду было чего бояться. Оно звучало как угроза. И вдруг встряло посреди моей жизни. Я не просила об этом. В этот раз не просила. Коммуникационные технологии – какая это все-таки противная штука, думала я. Мысль в общем-то не новая, но некоторым мыслям требуется время, иногда годы, чтобы проникнуть в реальность. Эта мысль обрела плоть благодаря сообщению: «Я звонил. Позвоню попозже».

Бог с ним, со страхом. Только не поддаваться панике, думала я. Я достала из пакетов продукты, молоко и баранину убрала в холодильник. Я даже не пыталась просмотреть газеты – сейчас из этого все равно ничего бы не вышло. Механически написала два письма и отправила их по факсу. Пока они проходили через факсовый аппарат, я о них совершенно забыла.

Через некоторое время я стала себя спрашивать, когда наступит это «попозже» и, может быть, «попозже» как раз сейчас примерно и начинается, дело шло к полудню, и поэтому, возможно, уже было «попозже», но, скорее всего, еще все-таки слишком рано. Просто ужасно, когда такие вот совершенно детские исчисления производит вполне взрослый человек. Помнится, после нескольких весьма запутанных умозаключений, я пришла к выводу, что «попозже» едва ли наступит раньше трех часов дня. Конечно это не имело никакого значения, просто я надеялась, это меня успокоит.

Но и закончив расчеты, спокойствия я не ощутила.

До трех часов у меня еще успеет отрасти жало – малоприятная перспектива.

У меня есть смешная привычка время от времени подбегать к зеркалу – вовсе не из тщеславия, просто мне нужно убедиться, что лицо все еще на месте. Несколько раз я подходила к зеркалу, чтобы в этом удостовериться, и каждый раз оно оказывалось там, где надо. Попутно я установила, что мое лицо уже соответствует удвоенному совершеннолетию. Обычно мне абсолютно все равно, и теперь я на себя злилась за то, что сегодня меня это почему-то волнует.

«Старушка моя», – сказала я отражению. Потом отменила деловую встречу, которая должна была состояться во время предполагаемого «попозже», прекрасно осознавая, что поступаю совершенно неправильно – вовсе не потому, что встреча была очень уж важная, просто, по-моему, ни в коем случае нельзя отменять встречи только из-за того, что услышал на автоответчике голос, который произнес: «Я звонил. Позвоню попозже».

Я помыла голову. Телефон брала с собой в ванную.

В ванной в какой-то момент мне пришло в голову, а вдруг что-нибудь изменилось, вдруг мы теперь в состоянии с этим справиться, но потом я сама же над собой посмеялась, ибо точно знала, что такого быть не могло.

Наверное, с этим вообще невозможно справиться, подумала я, но ведь я уже отнюдь не была юной девушкой и заметила, что невозможность справиться с этим переживается гораздо тяжелее, когда молодость на исходе, и все это перестало быть игрой, потому что уже больше двадцати лет оно с аппетитом пожирает твою жизнь. Оно не было игрой даже тогда, в пору юности, а теперь-то я точно знала, все было очень серьезно.

Я попыталась хоть ненадолго вернуться к работе до того, как наступит «попозже», но контакта с текстом не возникло. Это был технический перевод, и я никак не могла понять, что такое многозначное отображение топологических пространств.

Когда около трех часов дня «попозже» все еще не наступило, я поняла, что день ускользнул от меня, прошел мимо. Меня лихорадило, голова стала тяжелой. И, разумеется, я ничего не ела.

На самом деле даже странно, думала я, насколько неподготовленными оказываются люди к серьезным вещам, которые ведь раз-то в жизни происходят с каждым или почти с каждым, а со многими – и не один раз. Существуют школы и курсы, где учат любой мыслимой ерунде, я могу изучать палеографию, научиться готовить сreppes Suzette, [2] освоить бухучет и брать уроки вождения, я умею работать со сварочным аппаратом, с компьютером и факсом, умею выращивать розы, и только в любви я совершенно не ориентируюсь. На самом деле в любви не ориентируется никто, хотя каждый утверждает обратное и в любой момент готов изложить на сей счет три или четыре теории. Но когда дело принимает серьезный оборот, тотчас же замечаешь, что теории эти никуда не годятся, потому что именно к твоему частному случаю ни одна из них не применима, все они имеют дело с упрощенными моделями, а твой собственный случай никогда не может быть упрощенным, он уникален и сложен; особенно уникален в своей непостижимости, неочевидности, в своей неповторимой непонятности и непереводимости и в той особой жестокости, с которой это уникальное явление постепенно становится серьезным, даже угрожающим, чтобы потом смести нас с дороги и галопом нести к самым ужасным ямам и безднам. Было бы вовсе не лишним, думала я, организовать курсы самозащиты от этой напасти.

Прежде всего нужно было бы научиться не ждать телефонного звонка.

В какой-то момент я заметила, что собираюсь вылить третью лейку воды на свою комнатную липу.

Кошка проснулась, и я произнесла по-французски: «Это я звонил. Позвоню попозже».

По-французски эта фраза звучала не столь угрожающе, и после того как я произнесла ее еще раз, низким голосом и без «я» в самом начале, я почти перестала замечать, что в ней нет ни одного «ты», теперь она звучала почти нежно. Я погладила кошку по голове, и та начала мурлыкать, но ведь она мурлыкала бы и не будь этой фразы.