Янки бомбили Вильгельмсхафен, насколько я могу понять по дыму и пожарам внизу. Они возвращаются через Хелиголанд.

Я медленно шел вперед, пока не оказался над передней машиной вражеского строя, состоящего исключительно из «боингов». На несколько минут я оказался под огнем снизу, в то время как с большим трудом пытался прицелиться, наклоняя то одно, то другое крыло, чтобы видеть вражеские самолеты внизу. На моем левом крыле появились две или три пробоины. Я поджег фитиль, прицелился окончательно и сбросил бомбу. Она пошла вниз. Отвернув в сторону, я наблюдал за ее падением. Она взорвалась, в самом центре строя бомбардировщиков. У одной машины оторвалось крыло, еще две отбросило в стороны.

В 50 километрах к западу от Хелиголанда мой третий тяжелый бомбардировщик упал в море. Нет никаких признаков пожара. За ним последовало его оторванное крыло, падающее, качаясь, как осенний лист. Бомба попала в цель. Это попадание произвело фурор и среди высшего командования.

Сразу после приземления меня потребовали на рапорт к командиру нашего авиакрыла. Он сам был в воздухе одновременно со мной и наблюдал падение «боинга».

— Бог мой, Кноке, вы должны повторить это вместе со всем вашим звеном!

— Я намереваюсь так поступить, господин командующий.

— Вы думаете, это сработает?

Откровенно говоря, я был не очень уверен в успехе. Возможно, сегодня мне просто повезло, но, может быть, мы сумеем сбить больше этих «малышек» таким образом.

Позже позвонил полковник Хеншель:

— Я в восторге, мой дорогой Кноке. Это было восхитительно. Хочу вас поздравить.

Он довольно блеял и казался взволнованным. Надеюсь, его монокль от волнения не упал в чашку с какао.

Авиация немецкого побережья Северного моря получила свою сенсацию.

Последние восторги ждали меня на нашем аэродроме. Мне этот ажиотаж но поводу одного сбитого бомбардировщика кажется довольно абсурдным. Во-первых, эту бомбу мог сбросить кто угодно. Во-вторых, идея была не моя, а Дитера. В-третьих, у меня восемь пробоин в самолете.

Ночью меня разбудил телефонный звонок. Это был коммутатор.

— Вам звонят из командования военно-воздушными силами.

— Что? Мне?

Я назвал свое имя.

На другом конце провода был майор из штаба рейхсмаршала Геринга:

— Вы сбили сегодня вражеский самолет, сбросив на него бомбу?

— Да, господин майор.

Он стал расспрашивать меня в деталях: какого типа бомба? какой взрыватель? насколько точно была рассчитана атака? какой был результат?

— Кто отдал приказ на бомбардировку?

— Никто, господин майор. Я действовал по собственной инициативе.

На другом конце провода наступила тишина. Первый раз я подумал о том, что не получал приказа снести такое большое яйцо на головы несчастных янки и это может рассматриваться как в высшей степени непозволительное самоуправство.

В это время на линию вернулся майор:

— Я соединяю вас с рейхсмаршалом.

Я пережил самый большой шок в жизни. Я окаменел, лежа на кровати, и отрапортовал:

— Лейтенант Кноке, командир пятого звена первой авиагруппы.

— Я очень впечатлен вашими действиями. Хочу лично выразить вам мою высокую оценку.

Так-то вот!

Таким образом, мы получили только что оперившегося прусского лейтенанта германских военно-воздушных сил, разговаривающего со своим главнокомандующим лежа на кровати, одетым только в пижамную куртку. Невероятно!

Если бы старик видел! На мне не было даже трусов, теснота раздражает меня. Я не мог удержаться от смеха при этой мысли.

Мне сказали, что прошлой ночью звонили с экспериментальной станции в Рехлине. Они просят прислать им полный отчет немедленно.

Боже правый! Лучше бы я не сбивал этот бомбардировщик!

В 10.00 позвонил генерал Камхубер.[21] Этот отвратительный маленький хам, известный как Гном, является командующим 12-м воздушным корпусом.

Я получил разнос за вчерашнее своеволие. Он вне себя от бешенства. Я был вынужден держать трубку телефона на расстоянии вытянутой руки.

— Где, вы думаете, мы окажемся, если каждый лейтенант будет делать то, что ему вздумается, черт побери? — доносился его разгневанный голос. — Что за чертовщиной вы занимаетесь?

Я знал, что этот вопрос возникнет. Он возникает в наших службах каждый раз, если у вышестоящего офицера иссякает запас красноречия, когда он делает выговор. Он ждет от меня признания, что я не мог удержаться и не поиграть с бомбами, поскольку мне нравится наблюдать, как они взрываются.

— Вы можете сказать что-нибудь в свое оправдание?