Мадам Сюррюг задержала на мне взгляд еще на мгновение, но затем, не став развивать тему, продолжила перечисление предстоящих на день дел.

– Хорошо, спасибо, – сказал я, принял из ее рук стопку карточек и прошел к себе в кабинет.

Вход в него располагался в противоположном конце просторной приемной, где царствовала мадам Сюррюг и сидели пациенты в ожидании своей очереди. Таким образом, когда я работал, меня не беспокоили ни стук пишущей машинки моей секретарши, ни ее разговоры с пациентами.

Первая пациентка, сухонькая женщина по имени мадам Гэнсбур, уже прибыла, она сидела в приемной и листала один из журналов, которые иногда приносила с собой мадам Сюррюг. Я вздохнул чуть излишне глубоко и напомнил себе, что когда пациентка уйдет, мне останется всего 753 беседы.

Ничего достойного внимания не происходило, пока я не вернулся в лечебницу после обеда. Я едва не сбил с ног мертвенно-бледную хрупкую женщину, стоявшую прямо за дверью, и извинился за свою неуклюжесть. Глаза женщины казались огромными на тонком лице, обрамленном темными волосами.

– Ну что вы, это же я встала где не надо, – сказала она, проходя вглубь приемной. – Я пришла записаться на прием.

Она говорила с выраженным акцентом, и я догадался, что это, должно быть, та самая немка. К груди она прижимала папку с эмблемой клиники Сен-Стефан.

– Боюсь, это невозможно, – ответил я, но женщина торопливо шагнула мне навстречу и проникновенно заговорила:

– Для меня очень важно попасть на прием. Я не хотела бы доставлять вам беспокойство, но больше мне некуда идти. Помогите мне, пожалуйста.

Я непроизвольно сделал шаг назад. Ее карие глаза блестели как в лихорадке, их взгляд был столь пронзительным, что казалось, будто она вцепилась в меня руками. Было совершенно ясно, что потом от нее не отделаться без борьбы, а у меня уже не было на это ни времени, ни сил. Я двинулся к мадам Сюррюг, выдавливая из себя натужную приветливую улыбку.

– Прошу, пройдемте со мной, – сказал я, обходя женщину сбоку и направляясь к письменному столу, – и мой секретарь всё подробно вам разъяснит.

В том, что эта женщина вообще у нас появилась, была виновата мадам Сюррюг, так что пусть теперь сама ее и отваживает.

Женщина, к счастью, послушно двинулась за мной. Я пропустил ее вперед и припарковал перед мадам Сюррюг, одарив последнюю многозначительным взглядом.

Левая бровь моей секретарши приподнялась на несколько миллиметров.

– Будьте любезны, займитесь дамой, мадам Сюррюг, – попросил я, чопорно кивнул на прощанье и поспешил укрыться в кабинете.

Но образ бледной женщины не отпускал меня, и весь остаток дня каждый раз, когда я открывал дверь, мне мерещилось, будто оставшиеся в воздухе следы ее духов пылинками взмывают вверх.

Время протекало сквозь меня как вода сквозь ржавый фильтр, который не удосужатся сменить. Как-то свинцово-серым дождливым днем я без тени заинтересованности провел семь сеансов; оставался только один пациент, потом можно было отправляться домой.

Заходя вслед за мадам Алмейдой в кабинет, я взглянул на свою секретаршу. Она сидела за аккуратно убранным столом совсем тихо, не поднимая глаз от столешницы. Чертежная лампа отбрасывала ее окаменевшую тень на стену позади, и мадам Сюррюг выглядела такой несчастной, что меня потянуло заговорить с ней. Но что я ей скажу? Вместо этого я затворил дверь у себя за спиной и повернулся к своей пациентке.

Мадам Алмейда была чуть ли не на голову выше меня и потому всегда выглядела весьма внушительно; резкими движениями она освободилась от зонта и плаща и устроилась на кушетке. Расправив юбку цвета блевотины, она с укоризной взглянула на меня через маленькие очки, балансировавшие на самом кончике ее крючковатого носа.

– Эта неделя прошла ужасно, доктор, – заявила она, укладываясь поудобнее. – Я стала такой вспыльчивой. Я уверена, это всё от нервов, я так и сказала Бернару – Бернар, сказала я, ты меня нервируешь, целыми днями сидишь, кресло просиживаешь, тебя с места не сдвинешь!

Мадам Алмейда всегда была нервной, светлых периодов в ее существовании не наблюдалось. Не похоже было, чтобы терапия ей хоть сколько-нибудь помогала, и все же она дважды в неделю неизменно решительным шагом заявлялась сюда и распекала меня. Казалось, сама мысль о возможности лучшего существования выводила ее из себя, и, честно говоря, трудно было понять, зачем она вообще ко мне ходит. В обычном случае я просто давал ей выговориться, но время от времени вставлял замечание или пытался истолковать ее поведение, однако все это она полностью игнорировала.