– Товарищи, тут все знакомы, кажется? А это вот: мой Платонов! Директор моей школы! В родном моем городе!
– Она поклонилась и, смеясь, села.

За столом стоял уже общий неровный шум разговоров, смеха, звона посуды и окликов через стол. Платонов сидел, чувствуя тут себя точно на отлете, но и это ему было все равно, и думал, что вот так в суете проходит последний вечер с Наташей, и не сразу расслышал, что ему задают уже во второй или в третий раз один и тот же вопрос.

Иннокентий, у которого его лососиный нос утратил нежный цвет и стал малиновым, деликатно постукивал пальцем ему по плечу, обращая внимание на спрашивавшего.

Платонов полуобернулся и увидел помятое, скучное, мягкое лицо человека с большими желтыми зубами. Говорил он удивительно: даже в общем шуме не считал нужным повысить голос, так был уверен, что все обязаны расслышать, что он скажет. Платонов только глянул, и ему уже захотелось возражать и спорить, едва расслышав слова: "...вот вы живете на периферии, и вы, конечно, думаете..."

– Вот я живу на периферии и ничего подобного не думаю, - сказал четко и с удовольствием открытого столкновения в споре Платонов.
– Вообще на периферии люди думают совершенно разное, как и в столицах. Деление на категории по месту жительства опоздало лет на тридцать, по-моему. Это только в кинофильмах почему-то любят показывать, как нравственный перелом в человеке разрешается тем, что он садится в вагон и уезжает из столицы... Предполагается, очевидно, что он, пройдя через чистилище поезда дальнего следования, высадится на станции назначения новым человеком...

– ...а я преклоняюсь перед людьми...
– перекрикивая усилившийся шум, говорила заведующая лабораторией, но перед кем она преклонялась, уже нельзя было расслышать.

В дверях столовой возникли новые гости, вероятно очень значительные, потому что Наташа так и вспыхнула от удовольствия и даже воскликнула: "Ну, вот уж кого не ждали!.." - и, подбежав, трижды поцеловалась о женщиной в вечернем платье, откладывая в сторону какие-то коробки в шелковистой бумаге и охапку гибких, завернутых в целлофан цветов с длинными стеблями.

Снова поднялась волна тостов, Наташа, сияя, вставала, благодарила, и все стало похоже на настоящий праздник.

Платонов вежливо улыбался, кивал, когда все поздравляли, и задумывался, покручивая двумя пальцами за тоненькую ножку дымчатый бокал, переливавший радугой. Но как только улеглась волна поздравлений, Иннокентий снова вежливо попросил Платонова повернуться, шепнув:

– Амос Назарович... к вам...

"И чего ему от меня надо?" - подумал Платонов, глядя на того с мягко шевелившимися щеками и желтыми зубами, все продолжавшего медленно и тихо говорить, точно он был в комнате председатель.

– Да, я очень хочу услышать, что об этом думает наш директор школы! поддержала заведующая лабораторией, дружелюбно, но требовательно глядя на Платонова.

Едва поймав кончик разговора, Платонов переспросил:

– А что вы называете таким разговором "по душам"?

– Это каждый понимает, - сказал Амос Назарович.
– В случае необходимости я вызываю к себе и говорю с ним по душам, вот о чем мы говорили.

– И получается?
– спросил Платонов, чувствуя опять оживление открытого столкновения.

– Получается. А если нет - то уж не моя вина. Я сделал что мог. Конечно, есть такие, которые не поддаются. Ну, с такими у нас и разговор другой. Теперь вам понятно?

– Нет, - сказал Платонов и заметил, что лососиный нос быстро на него посмотрел с интересом.
– Вы вызываете подведомственного вам человека, чтобы заглянуть в его душу, разбередить ее, что ли?

– Точно. Вот понимаете же, значит!

– Еще нет. А свою душу вы ему тоже раскрываете? Свои сокровенные мечты, ошибки и надежды? Ах, нет? Тогда это уже не "по душам", а только по чужой душе разговор.

– Да я-то тут при чем? Дело не в названии. Я вызываю человека, и я с ним...

Наташин муж, продолжая улыбаться и слушать свою соседку, внимательно покосился на Платонова и продолжал разговор.

– Правильно, - уже не останавливался Платонов, - предполагается, значит, что он должен раскрывать свою душу, а вы нет. А вам никогда не приходило в голову, что в ту минуту, когда вы стараетесь заглянуть ему в душу, он сидит против вас и занят той же самой работой: старается заглянуть в вашу? Например, старается понять, что там у вас? Стоит ли вам верить, раскрываться перед вами?

– Так, - с удовлетворением констатировал Наташин муж и опять улыбнулся в сторону своей собеседницы.

– Ну и пускай! Мне-то скрывать нечего!

– Вы не допускаете, что у него работа может пойти даже успешнее, чем у вас? Что он обнаружит в вас равнодушие к его судьбе, пренебрежение, необоснованную уверенность в своем превосходстве, что он почувствует, что вам на его душу-то в общем и наплевать, а нужен вам только исправно повинующийся работник?

– А кто же мне еще нужен?
– вдруг обрадованно засмеялся Амос Назарович, катая во рту маринованную вишню.
– Фрейд с его комплексами? Нет, голубчик, мы делом заняты, извините!